Милош Форман - Призраки Гойи

Этот заурядный, истеричный, недалекий, злой и мстительный человек, скованный по рукам и ногам железными путами отживших идей, был, вероятно, самым худшим королем из всех когда-либо правивших Испанией. Тем не менее его горячо приветствовали в первых городах, через которые он проезжал, особенно в Сарагосе. Когда Фердинанд прибыл в Мадрид в 1814 году, где у него были основания опасаться более холодного приема, его встретили криками: «Долой свободу! Да здравствует Фердинанд VII! Да здравствуют оковы! Да здравствует угнетение!» — невероятными, но достоверными словами, которым суждено было еще долго звучать в памяти испанцев. Но, вероятно, как водится, и вольнодумцы всякий раз этому дивятся, народ устал и даже пришел в отчаяние от всех этих долгих лет необъяснимой смуты, от бесконечных нашествий, репрессий и нищеты. Он с облегчением воспринял возвращение порядка. И неважно, в какую личину рядился этот порядок.

Итак, порядок был восстановлен. Конституция, принятая в Кадисе, была немедленно отменена, всех общеизвестных либералов отправили в тюрьму в ночь с 10 на 11 мая; та же участь Постигла актеров, журналистов, адвокатов и даже аристократов, а также всех ilustrados и iluminados, которых удалось застать дома. 12 мая, в то время как Фердинанд VII еще не прибыл в Мадрид, было обнародовано воззвание, гласившее, что всякий, кто станет выступать в защиту конституции, будет немедленно казнен.

Новоявленный король закрыл университеты и театры. Наконец, сразу же, как только стало Можно, он восстановил инквизицию, публично поблагодарив ее за то, что она оберегала Испанию от заблуждений и прегрешений, в которых коснели другие королевства. Национальная безопасность и нравственное здоровье прежде всего. Страна погружалась во мрак. Ректору Серверского университета, принимавшему короля, посчастливилось произнести фразу, благодаря которой он немедленно попал в историю Испании: «Долой пагубное пристрастие к размышлениям!» Чтобы продемонстрировать, что страна по-прежнему является королевством, далеким от революционных идеологий, испанцы также скандировали: «Долой нацию!»

Один из офортов цикла «Бедствия войны» Гойя назвал «Истина мертва». Но не все желали это признавать. Официально, во всяком случае в Испании, истина была объявлена вне закона. Дабы это подтвердить, король объявил, что отныне всем еретикам будут жечь язык каленым железом.

Лоренсо, томившийся в застенках, не подозревал или почти ничего не знал о новом разгуле мракобесия. Время от времени он что-нибудь узнавал от благодушного надзирателя — так он узнал, что французы разбиты и король вернулся. Какой король? Он ничего об этом не знал и ничего не слышал о жене и детях. Гойя, вероятно, навестил бы Касамареса на свой страх и риск, но художнику ничего не было известно о судьбе Лоренсо.

Временами бывший советник по испанским делам тешил себя обнадеживающей мыслью, что о нем позабыли, и гадал, почему по прошествии недель и даже месяцев его до сих пор не предали суду. Между тем 17 июня 1814 года главный надзиратель лично явился к заключенному, вручил ему мыло для бритья и бритву, а также велел принести тазик с водой, чтобы тот мог, наконец, привести себя в порядок. Он не сказал о причинах этих неожиданных знаков внимания, так как, возможно, и сам был не в курсе.

На следующий день за Лоренсо, за одним лишь Лоренсо прибыл экипаж. Узник забрался туда с трудом, так как его коленные суставы совсем утратили гибкость. Экипаж выехал за пределы Мадрида и, к изумлению Касамареса, остановился перед бывшим зданием инквизиции, которое он давно не видел.

Когда заключенный вышел из коляски, двое монахов встретили и отвели его в одну из келий, поддерживая под руки. Здесь Лоренсо ждали скудная еда, вода и даже стакан вина. Старый доминиканец, которого он не узнал, помог ему привести себя в порядок. Монах спросил, болит ли еще его рана, таким образом показывая свою осведомленность. Порой, заметил он, удары вилами оказываются опасными, так как этими орудиями ворочают навозные кучи и в рану может попасть инфекция.

Лоренсо сказал, что его плечо уже зажило, но всё еще причиняет ему страдания. Он спросил, почему, после стольких месяцев неизвестности, его привезли сюда. Старый монах, по-видимому, удивленный этим вопросом, ответил:

— Ну… чтобы судить!

Касамарес не стал спрашивать, о каком именно суде идет речь. Он узнал об этом четыре дня спустя. Однажды утром, спозаранок, дверь кельи открылась, и в нее вошли четыре монаха. Они попросили узника снять с себя всю одежду, что тот и сделал, трижды облили его тело холодной водой, бормоча при этом молитвы, и одели на него длинную хламиду сурового полотна. Наконец, они усадили заключенного и водрузили ему на голову высокий остроконечный колпак, из тех, что в свое время носили подозреваемые, которых предавали суду инквизиции.