Александр Чуманов - Уравнение Бернулли

Уяснив, что намерения угрюмого деловитого жильца не столь кровожадные, потерявшие плацкарт граждане принялись было мужика с топором увещевать: мол, ты не прав, мужик, покусившись на общественное достояние. Однако на логичные в принципе увещевания тот, не прекращая работы, не менее логично объяснил, что скамейка — есть его личная собственность и, следовательно, он волен делать с ней все, что ему заблагорассудится.

И хозяин лавки, покончив со своим имуществом, подбадриваемый молчаливым одобрением всех соседей — редчайшее, между прочим, единодушие — не останавливаясь, разломал и вторую скамейку. Причем — полностью, тогда как на месте первой осталось два пропитанных креозотом пенька.

Рита тоже наблюдала всю эту сцену и одобряла решительного соседа, хотя обычно никакого чувства солидарности с населением дома у нее не возникало. Ну, хотя бы потому, что никто ее полноценной соседкой не считал и даже в самой отдаленной перспективе считать не собирался.

Дверь подъезда хлопнула — инстинктивно зажали в кулачки сигаретки три девчонки-школьницы, две из которых на креозотных пеньках пристроились, а третья — рядом на корточках. Зажали, но тут же, спохватившись и глядя в глаза незнакомой тетечке предерзко, снова выставили напоказ.

Но Рита только усмехнулась и ступила в сугроб из листьев, наметенный у самого крыльца, не дождетесь, сикушки, чтобы я вам замечание сделала да на ваше хамство нарвалась, пусть владельцы недвижимости да ответственные квартиросъемщики с вами лаются, инсульты-инфаркты наживают, а мы — квартиранты, наше дело сторона.

И пошла, азартно пиная листья, а девчонок больше ни единым взглядом не удостоив. Впрочем, Рита и сама в этом возрасте уже табачком баловалась, хотя и не столь, конечно, дерзко. Баловалась, баловалась да и незаметно всерьез пристрастилась — со всеми оно одинаково бывает — потом много раз бросать пыталась, да все силы воли не хватало. Ромку титькой кормила и одновременно сама без «соски» обходиться не могла. Зато, едва про болезнь узнала, безо всякого уже для здоровья смысла бросила бесповоротно в тот же день, притом легко. Однако смысл все-таки хотя б теперь обозначился — курево-то дороже и дороже…

А на улице, может последняя в этом году, стояла грустноватая октябрьская теплынь. Или — в жизни последняя?.. Тогда тем более торопиться не стоит.

И направилась Рита в самый дальний на этой улице магазин, хотя вполне могла бы свой немудрящий комплект добыть в упомянутом круглосуточном вертепе, но соседки там из принципа никогда не отоваривались, а значит, и она. И это вовсе не второй пункт, по которому «неполноценная» соседка солидаризировалась с «полноценными», а все тот же первый. И единственный.

Рита брела сквозь патриархальную осень, беззаботно помахивая пластиковым пакетом, в котором ничего не было, кроме огромного, хотя, к сожалению, также почти пустого, портмоне, в основном лишь для балласта и годящегося — а то как бы без него пакет совершал свои колебательные движения. Она брела, грустно улыбаясь и кивая редким встречным прохожим, которые ей всегда первыми кивали, хотя большинство — день-то будний — были существенно старше.

Нет, это не была чисто деревенская традиция здороваться с абсолютно незнакомыми людьми, но это была особая специфика маленького города — всех поздоровавшихся Рите хотя бы по разу доводилось встречать прежде, они же, скорей всего, хоть что-нибудь да знали про нее. Разве этого не достаточно, чтобы кивнуть при встрече?..

А что, ей-богу, Рита вовсе не возражала бы умереть именно здесь, раз уж умереть необходимо, и даже, пожалуй, прямо сейчас — вот как раз и природа, причем почти весело, без истерик и, в каком-то смысле, даже празднично, умирает. Тем более не возражала бы она и в могилку на уютном кладбище этого городка лечь.

Хотя, увы, родители ее все равно к себе увезут и там сожгут в крематории, а баночку прикопают на прабабушкиной могилке, где уже несколько лет назад бабушкину баночку прикопали. Ибо почти все обитатели мегаполиса, так и не сумевшие по-людски устроиться в хваленом капитализме, хороня друг дружку, уже давно следуют данному нехитрому нищенскому ритуалу.

Конечно, природа умирает не навсегда, а Рита умрет навсегда, но ведь именно эти листочки никогда больше не зазеленеют, а что такое Рита, если не такой же листочек на вечном — или уж не вечном — древе человечества?..

Небось приветливым встречным людям и в голову прийти не могло, что грустная приезжая женщина, молодая и красивая притом, именно в тот момент, когда они с ней поздоровались, всерьез размышляет о собственной смерти. Тем более, что она размышляет об этом постоянно. Даже если люди были наслышаны о ее беде, то они наверняка считали, что сама Рита знать такое не должна, а если все-таки знает — обязана верить в чудо. Только Рите в чудо не верилось. Ну, разве что самую малость.