Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

Клей нахмурился: напоминание о Питере испортило предвкушение встречи с девушкой.

— Он вошел в библиотеку, когда я говорил с Иниэсом. Он знает все, кроме того, что Иниэс сам пришел к нам.

— Что же, понемногу все от него разбегаются.

Гарольд мрачно предсказывал скорый конец «Американской мысли», но, когда он заговорил, Клей думал только о Питере и Инид, занимающихся любовью. Он не поверил Инид, когда однажды, пьяная, она выболтала ему все это.

Это выглядело как экстравагантная ложь, которая доставляла ей особое удовольствие — вроде обвинения его и Блэза в любовной связи. Он совсем забыл об этом, и, лишь столкнувшись с открытой враждебностью Питера, импульсивно, безотчетно, вспомнил о ней, увидев по выражению лица Питера, что на сей раз Инид сказала ужасную правду. Но он не желал задумываться о том, что все это значило. Потому что это была победа Питера, победа слишком унизительная для Клея, чтобы над нею размышлять, потому что быть вторым — все равно что быть ничем. И он, отбросив прошлое, нырнул в настоящее.

Гарольд рассказывал о своей встрече с Эдлаем Стивенсоном, который весьма благосклонно подумывал о Клее как кандидате в вице-президенты; однако губернатор не давал никаких обещаний, так как сам не был уверен в повторном выдвижении своей кандидатуры в президенты. Клей и Гарольд обменялись мнениями о номинальном лидере своей партии. Гарольд находил его привлекательным, Клей — нет. Слишком уж бесстрастен. Клею особенно претила манера его вечно морализировать; создавалось впечатление, что он действительно думает то, что говорит, а это, по мнению Клея, недопустимо для политического деятеля. Но был он лицемером или нет, никто не мог отрицать его воздействия на молодежь. Молодые люди тянулись к нему. В то время как банальность Эйзенхауэра успокаивала большинство людей среднего возраста, риторика Стивенсона будоражила тех, кто по справедливости должен был бы восхищаться Клеем. Но время на стороне Клея. Он мог позволить себе подождать — во всем, кроме этой девушки в карточной комнате.

Клей оставил Гарольда, быстро подошел к двери в карточную комнату и, пораженный, остановился: она была заполнена до краев картинами и скульптурами, как картинная галерея, и гости задумчиво бродили от экспоната к экспонату, словно недоумевая, не выставлено ли это все на продажу.

Она стояла одна перед приземистой фигурой из камня, очевидно поглощенная ею. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Клей подошел к девушке (найдется ли такой мужчина, который не желал бы ее?) и сказал:

— Привет!

Блэз стоял один в конце комнаты и смотрел через замерзшее окно на свои прежние владения.

— Она, наверное, выстроит китайскую пагоду или японский чайный домик,— сказал Питер, подходя к отцу. На какое-то мгновение между ними установилось согласие. Блэз порицал все, что сделала Айрин, но затем вдруг напомнил себе, что об этом надо забыть.

— Разумно.— Питер нарисовал крест на замерзшем окне.— Я только что говорил с Иниэсом.

— Да, он согласился помогать нам. Мнекажется, что это хорошая мысль,— прямо сказал он.

— Безусловно, для тебя и для Клея.— Питер был мрачен.— И, конечно, печальная для меня.

— Да.— Блэз не хотел больше говорить об этом.— Айрин тоже оказалась в трудном положении.

— Из-за того, что она связана теперь не только со мной, но и с Клеем?

Блэз кивнул.

— Ты случайно не собираешься помочь ей выбраться из него? — Питер хотел знать, как далеко готов пойти отец ради Клея.

— Нет. Я никогда не даю советов, пока меня об этом не просят.

— Но если она попросит?

— Клей должен быть президентом.— Блэз был удивительно спокоен: редкое для него состояние.

— Как видно, он совсем завоевал тебя.— Питер тоже был удивительно хладнокровен.— Да, Инид была права.

Блэз стер крест, нарисованный на стекле Питером, словно хотел зачеркнуть его последние слова.

— Инид...— начал он.

— Впрочем, не знаю, насколькоона была права, да и не хочу этого знать. Но с Клеем ты зашел слишком далеко.

Не без удовольствия Питер увидел на лице отца знакомые ему признаки гнева, но он обрезал отца, прежде чем тот заговорил.

— То, что я написал, думают все, только боятся это сказать.

— Тогда я советую и тебе научиться бояться.— Лицо отца налилось краской.

— Мне уже поздно,— холодно сказал Питер.

— Ты так... тщеславен!— Блэз произнес это слово во весь голос, и гости, вошедшие в комнату, зашептались.

— Всегда приходится платить за право остаться в живых.— Питера радовало, что отец выходит из себя.— Но ведь тщеславием страдаем мы оба.