Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

Питер рассмеялся:

— Это только ты так думаешь, не я.

— Клей согласился бы, ты знаешь, лишь бы добиться своего.

— А отец — нет.— Питер был в этом уверен уже хотя бы потому, что в случае односторонней сексуальной заинтересованности ни один из них не позволил бы себе выглядеть смешным или уязвимым в глазах другого.

— Не ручаюсь,— упорствовала Инид.— Я уверена, что между ними что-то есть. Бога ради,— ее голос вдруг прервался,— вызволи меня отсюда.

— Я делаю все, что могу.— Он торопливо рассказал ей о своих недавних попытках действовать через судебные власти, но даже для него самого все это звучало неубедительно.

— Похоже, я тут долго не выдержу.— В темноте она походила на статую сидящей женщины.— Я уже думала о побеге, это возможно, но потребуется твоя помощь.— Она шепотом рассказала ему о своем плане. Она угонит автомобиль доктора Полэса («он всегда оставляет ключи в машине»). Затем Питер встретит ее в Силвер-Спрингс на другой машине, с фальшивым паспортом, и она направится прямо к мексиканской границе. Ей бы только попасть в Мехико — там у нее есть друг. Он ей поможет. Излагая ему свой замысел, она говорила горячо и взволнованно, словно ребенок, рассказывающий о празднике. Питер согласился, что теоретически ее план имеет несомненные достоинства, но сперва все же следует выждать, не пересмотрит ли консилиум ее дело. Самое главное для нее теперь — набраться терпения.

— И встретить здесь еще одно рождество? Нет, спасибо.— Голос ее стал жестким.— Здесь подают индейку, сухую, как бухгалтерская книга, а потом мы сидим вокруг елки, украшенной комками ваты и разноцветными бумажками,— ее устанавливают двое стариков с приветом, они просидели здесь тридцать лет и живут только для того, чтобы наряжать елку раз в году,— а миссис Полэс все время долбит на рояле, и психи поют хором. Ей-богу... я больше... этого не вынесу! — Ее душили слезы, но она не расплакалась, а вскочила на ноги, зажгла свет и взяла одну из картин, стоявших у стены.

— А теперь я покажу тебе мои картины,— весело сказала она.— Вот эта — последняя. Отца поджаривают в аду. Здорово похоже, как по-твоему? А вот это — я с кочережкой.

Серые диагонали дождя секли мертвую, раскисшую лужайку. Увидев это, Бэрден тихонько простонал и сказал:

— Разумеется, я буду баллотироваться опять. Я чувствую себя отлично.

Его сердце болезненно трепыхалось в груди, между ним и Сэмом Бирманом повисла дождевая завеса из черных точек; истерия, холодно подумал он, и завеса исчезла. Он уже научился справляться со многими фокусами, которые его мозг выделывал с восприимчивой плотью, все больше и больше напоминавшей бомбу замедленного действия, которая должна была взорваться в определенный момент,— и нет никакой возможности вынуть взрыватель. С каждой секундой он приближался к концу, и он надеялся и боялся, что конец этот будет ничто. Надеялся потому, что «ничто» — это ничто, и в нем нет ничего плохого. Боялся потому, что в «ничто» нет и ничего хорошего. Он желал альтернативы, втайне желал чего-то человечески определенного, а потому ранее случайные порывы к самоутверждению стали у него своего рода одержимостью. Но ни один из известных наркотиков цивилизации не помогал. Христианство было скомпрометировано в его глазах баптистскими проповедниками и иезуитским политиканством. Попытки обратиться в индуизм были тщетны: индусом нужно родиться. Он изучал своего любимца Платона, но тот мало утешал его. А доводы Сократа относительно природы и нетленности душ казались ему особенно натянутыми. Он сам за плату доказал бы все это гораздо лучше. Ему больше импонировала суровость Эсхилла. «Мужайтесь, ведь страдание скоротечно, когда оно достигает предела». Это еще куда ни шло. Раз счастье так пресловуто недолговечно, такой же мимолетной должна быть и его тень — боль. Но когда страдание кончается, что тогда? «Люди ищут бога, а кто ищет, тот находит его». Тут холодная проницательность Эсхилла дала осечку. Заглянув в преисподнюю, поэт отпрянул и сказал в свое оправдание, что ответ на этот вопрос — сам пройденный путь. Если это так, я уже почти конченый человек и нашел ответ, сам не зная об этом, и в таком случае это мне уже ни к чему. От созерцания дождя и «ничто» он вернулся к жизни и политике, к Сэму Бирману, давнему рупору своих идей.

— Я вижу, у вас совсем нет конкурентов. Да и в масштабе всей страны нынешний год должен быть благоприятным для вас, демократов, особенно теперь, после переизбрания президента. Разумеется, вам придется повоевать и на первичных выборах.