Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Было бы тебе через трактир «Стукачевский» доносить. Может, они подмогнули б. А так… Обделался ты, Эдмундыч, обделался, старикашечка!..

В Романове меж тем наступила золотая пора.

Пора всего романовского.

Разочаровавшись в эфире и эфирном ветре как желательном в городском хозяйстве подспорье, направив в Академию наук письмо с подписями 11 000 жителей с требованием полного запрещения такого ветра в Романове и мало-помалу теряя надежду стать первой леди Варяжской Руси, мадам Бузлова решила все в России сделать романовским.

Была все-таки отправлена телеграмма Никите Михалкову. И, по слухам, Никита Сергеевич стал в Романов не спеша собираться.

Не кино снимать! Получать почетную приставку: Романовский. Но тут даже не в Михалкове было дело. А в том, что кроме романовской овцы, романовской булки и лодки-романовки, с подачи мадам Бузловой называть романовским стали все!

Романовский ледокол и Северный романовский морской путь. Романовский сахар и романовский торф, романовский мотор и романовский рынок, романовский джип и романовский маринованный баклажан, романовские кенгуру и романовские летучие мыши…

Савва Лукич за последние два дня еще сильней разбогател.

Он решил заказать для Ниточки золотую, покрытую телесной тканью руку в Израиле.

— И ни отличит никто, уж вы мне поверьте, Нина Иванна!

Но мы с Ниточкой дружно отказались. Лукич никак не мог понять почему. Мы не объясняли, только посмеивались и переглядывались. Тут Лукич уронил слезу и пошел умываться.

По дороге он совершил покупку (мы с Ниточкой это хорошо слышали) одной иностранной газеты.

— Это газета «Пидерасьон»? — спрашивал Савва, включив громкую связь.

— Не-а.

— А какая?

— А хрен его знает!

— А почему по-русски говорите?

— Так купили нас уже…

— Передайте тому, кто купил, что я вас вместе с ним покупаю! И название гадкое смените мне быстро!

— Уи, месье, уи!.. «Нон-пидерасьон» — вас устроит?

— Тут еще надо думать, — буркнул Савва. — Мне бы чего-нибудь эфирненького…

Савва уехал по делам, а к нам неожиданно влезла без мыла добрая Леля.

Леля несколько дней подряд пыталась убедить Савву, в том, что она моя мать. Даже прибавила себе двадцать лет. Но Куроцап Лелю раскусил быстро…

Войдя, она стала распекать меня за научную нерадивость и пристально вглядывалась в Ниточку.

— А ты, мать, похорошела, — с раздражением сказала Леля. — С чего бы это?

— Да все с того же, — ответила Ниточка и, напирая великолепной и при этом едва прикрытой грудью на Лелю, выставила ее вон.

«Парк советского периода» так и оставался пока в Романове. Москва не выделяла территорию для его размещения. Несмотря на то, что русский пернач обещал отвалить за такое выделение три миллиарда долларов.

И! Состоялись, наконец, похороны Ромы Петрова.

Пенкрат с Лизкой, до последнего вставлявшие Трифону палки в колеса, уехали в Западную Белоруссию. А до этого бродили по ночам сперва у больницы, где лечился от инфекции Трифон, а потом подстерегали ученого возле его дома, чтобы свести счеты. Как-то раз, выходя от Трифона, увидел их и я: сдвоенная криво-горбатая тень была отвратительна! Лизка, на подгибающихся ногах, замотанная по самые глаза в цветную шаль, и Пенкрат в капюшоне, с омерзительно раздувшимся животом, истощенным лицом и слюнями на губах — напомнили двух бешеных, изломанных болезнью, но время от времени еще порыкивающих собак.

Перед отъездом Пенкрат написал в «Твиттере», что эфирный ветер — вздор, анекдот и пошлость. «Не эфир надо искать, — добавлял он, — а прекращать научные безумства. „Ромэфир“ — сдох! Миф об эфире — тоже». Так будет начинаться моя научная работа, которую я назову: «И снова против пятой сущности и призрачных основ мироздания».

Правда, Пенкрашкин крик разума кто-то быстро с экранов удалил, поместив собственный торжествующий возглас: «Недолго в „Твиттере“ Пенкрашка колупался!»

Только я-то Пенкрашку понял отлично. Понял: он попросту повторяла! Рупор чужих мыслей! Ну не хотят общественные, политические, научные и другие инерционные круги — и у нас, и за бугром — ничего об эфирном ветре знать! Продолжают считать его одни — ненужным соблазном, другие — тупиковой ветвью науки, третьи — существенной помехой в полит-экономическом объегоривании народа!..

Пенкрат, прихватив с собой Лизку, отбыл, и о соблазне свернуть ему шею я стал постепенно забывать.