Ли Сын У: Тайная жизнь растений

О чем молится мать, стоя тут, пока ее изуродованный сын удовлетворяет свою похоть? Какую молитву разрешает ей творить ее бог? Никакой бог не услышит такую молитву, поэтому и ее молитва, и все ее мысли — сплошная ложь. Я начинал презирать ее. Я подошел к ней почти вплотную и сказал:

— Мама!

Мне самому показалось, будто я услышал рычание дикого зверя.

Она открыла глаза, отняла голову от двери, подалась в ту сторону, откуда раздался мой голос, — ее движения, как кадры замедленной съемки входили в мое сознание, чтобы запечатлеться там навсегда. Мне не забыть ее лицо, полное изумления, когда она, обернувшись, увидела меня. Это было лицо человека, который увидел то, чего не может быть. Хотя человеком, увидевшим невозможное, на самом деле был я. Мне следовало изумляться, а не ей. Однако мама была тертым калачом (это не мое определение: все, кто знал нас, говорили, что дом держится исключительно на ее деловых качествах, — это было правдой, и никто с этим не спорил) и мастерски совладала с эмоциями.

— И ты пришел, — невозмутимо прокомментировала она, как будто мы договаривались здесь встретиться. Наверно, ее самообладание сыграло свою роль — мне и правда показалось, будто был уговор о встрече, а я просто позабыл о нем.

— Хотя если бы ты не приходил, было бы лучше, — прибавила мать, глядя куда-то вдаль.

По ее реакции можно было подумать, что она ждала моего появления здесь. Она решительным голосом сказала, что брат уже должен выйти, и велела мне уходить. В ее словах слышалась строгость, с которой она последнее время ко мне не обращалась.

— Мама! — Я не собирался плакать, но в моем голосе звучали слезы.

— Не знаю, как ты сюда попал, и не хвалю тебя за это. Но если ты сейчас не уйдешь, то совершишь еще большую ошибку. Уходи немедленно.

Мама закрыла глаза и отвернулась от меня.

В этот момент стеклянная дверь приоткрылась и наружу выглянула молодая девушка. Сообщив, что они уже закончили, она ушла обратно внутрь. Мама открыла глаза и повернула голову ко мне. Она была преисполнена решимости. «Уходи сейчас же». Она прогоняла меня. Решительно поблескивающие глаза ее говорили мне, что я не должен быть здесь, когда брат появится на улице. Я почувствовал, что и сама она ни за что не сможет войти внутрь, чтобы забрать брата, если я не уйду.

Я хотел сделать так, как она просила. Я думал, что должен уйти. Я думал, что если сделаю это сейчас, то смогу еще видеть мать, смогу еще видеть брата. Но внутри меня сидел зверь, который не хотел ничего слушать. Здравый смысл пасует перед импульсом. Как будто стремясь доказать это, мое тело действовало словно само по себе. Я прошел мимо матери и толкнул дверь. Импульс опережает рассудок. Как будто желая привести довод в пользу этого, я зашел внутрь, не давая матери остановить меня. Внутри Два раза она меня так поддержала. И с радостью сделала бы это еще сколько угодно раз. Но больше шанса не выпало. Потому что я перелез через забор, окружавший цементное сооружение в тихой деревне на севере провинции Кенги, и дал деру из так называемой «военной академии» — учебного заведения, по суровости правил и жестокости нравов больше напоминавшее армию или тюрьму: еда, сон, свободное время, занятия — каждый твой шаг полностью контролировался, такой подход позиционировали, как творческий и новаторский, но мне все это казалось адом, я ощущал себя не как абитуриент, который готовится здесь к вступительным экзаменам, а как заключенный; терпеть все это мне было не под силу, и я удрал. Это был мой первый побег от семьи.

О чем молится мать, стоя тут, пока ее изуродованный сын удовлетворяет свою похоть? Какую молитву разрешает ей творить ее бог? Никакой бог не услышит такую молитву, поэтому и ее молитва, и все ее мысли — сплошная ложь. Я начинал презирать ее. Я подошел к ней почти вплотную и сказал:

— Мама!

Мне самому показалось, будто я услышал рычание дикого зверя.

Она открыла глаза, отняла голову от двери, подалась в ту сторону, откуда раздался мой голос, — ее движения, как кадры замедленной съемки входили в мое сознание, чтобы запечатлеться там навсегда. Мне не забыть ее лицо, полное изумления, когда она, обернувшись, увидела меня. Это было лицо человека, который увидел то, чего не может быть. Хотя человеком, увидевшим невозможное, на самом деле был я. Мне следовало изумляться, а не ей. Однако мама была тертым калачом (это не мое определение: все, кто знал нас, говорили, что дом держится исключительно на ее деловых качествах, — это было правдой, и никто с этим не спорил) и мастерски совладала с эмоциями.