Ангелика Мехтель - Но в снах своих ты размышлял...

Она не была несчастлива, когда он бывал трезв.

На кухне она ставит чайник и, вынув из холодильника масло, идет в ванную, потом заваривает мятный чай, а пока он настаивается, надевает халат, после этого относит чай, масло и хлеб на подносе в комнату и садится за стол. Она намазывает хлеб, наливает себе чаю, не спеша ест и смотрит в окно, на бледно-голубое теперь небо.

Ей хорошо в этой комнате, которую она сняла два года назад, так как не хотела после освобождения возвращаться в Аугсбург.

Дети отказались взять ее к себе. И Марта не была на них в обиде.

Покончив с едой, она выливает в чашку остатки мятного чая, а остальную посуду относит на кухню, моет и убирает.

За окнами вечереет. Уличный шум доносится глуше. Марта сидит у телевизора и мелкими глотками прихлебывает чай.

Теперь-то она понимает, что ей не следовало наносить удар. Он пробовал защититься, и с испугу она отпрянула. Он покатился по лестнице, он кричал от боли и был весь в крови.

Она зарубила его топором. Затем написала детям прощальное письмо и выпила пригоршню снотворных таблеток. Утром сын и невестка нашли ее.

После сводки погоды она ложится спать. Постель уже разобрана. Прежде чем погасить свет, она бросает взгляд на кресло, где сейчас ничего нет.

Суд принял во внимание жестокую судьбу шестидесятилетней обвиняемой и приговорил ее к пяти годам лишения свободы.

Марта блаженно закрывает глаза.

Раз в месяц что-то говорит ей: пора! — и она готовит свое маленькое путешествие.

© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976

Чем дольше я размышляю об этой истории, тем более невероятной она мне кажется.

Херба привел Томас.

Ты что, не мог предупредить? — спросила я его.

Да он сам за мной увязался, ответил Томас. Позднее он уверял, что учился с Хербом в одной школе.

В какой такой школе?

Они сидели в гостиной, смеялись. Херб чувствовал себя совершенно как дома.

Прошу вас, сказала я, приготовив бутерброды с остатками колбасы и сыра.

Меня упрашивать не надо, ответил Херб.

Томас скормил один бутерброд собаке, а на моих коленях сидел кот.

Где вы живете? — спросила я Херба.

А вы, сообщил он, знаете, что женщины превращаются в птиц?

Спящие кошки здорово похожи на кули с мукой. Томас больше любит собак, и Херб поинтересовался: вы приучали кошку и собаку друг к другу?

Слушай-ка, сказала я Томасу, но он слушать не стал. После завтрака Херб остался дома, а мы с Томасом поехали по делам. В машине я сказала: не очень-то мне по душе нахальные гости.

Ты же знаешь, какой он, отозвался Томас.

Вовсе нет.

Было лето, а от этого я каждый год прямо шалею. Достаточно одного теплого денька, хотя бы и в феврале, и я уже нервничаю.

Вечером Томас подстригал лужайку, а я сновала по квартире, как узница по камере. Да, забыла сказать: открыл нам Херб. И на кухне ждал горячий ужин. Кот сидел на столе, а собака разлеглась рядом, на полу.

Я тут проездом, повторял Херб, но мы уже клюнули на него. Когда мы приходили, он был тут как тут. Я и не замечала, что он за мной наблюдает, пока он не сказал: Вы нервничаете.

Почему женщины превращаются в птиц? — спросила я.

Они и есть птицы, ответил он.

Как-как?

Птицы, которые ищут спасения в бегстве.

Это на меня лето действует, оправдывалась я. Летом мне хочется стать ребенком и чтоб без конца тянулись каникулы, хочется пахнуть водой и маслом от солнечных ожогов, бегать босиком и обгореть. Херб слушал.

Старая песня, сказал Томас.

Я устала, да и на работе нынче были неприятности, поэтому я поднялась со стула.

Ты куда? — спросил Томас.

Гулять, ответила я, составишь компанию?

Мы жили тогда на окраине, в нижнем этаже, с правом пользования лужайкой. Томаса никакими силами не заставишь пойти на прогулку. Зато Херб тотчас же встал: Я составлю вам компанию.

Ну так как? — спросила я у Томаса. А ему только того и надо было.

Время близилось к полуночи, воздух еще не остыл, пахло бетонными стенами домов, асфальтом и зноем, которым до сих пор дышала вся улица. Я почти бегом бежала рядом с Хербом, потому что шаги он делал ужасно большие. Когда уличный фонарь светил в спину, тень Херба становилась длинной и тонкой. Он шел к парку, будто знал, куда я хочу.

Мужчины, заметил он, написали лучшие рассказы о женщинах.

Я пожала плечами. Какое мне дело до писателей, если завтра в полседьмого надо вставать и тащиться в контору?

Мы вышли на аллею, под деревья, и я услыхала, как скрипит песок у меня под ногами.