Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeney's

— Да, как дела? Видок у тебя ужасный.

— Ну спасибо, пап.

«Как дела?» — повторяли они снова и снова, дружно пытаясь вырвать сумку у меня из рук.

Дома мама принялась помешивать что-то на плите, а отец прислонился к дверному косяку в гостиной и глядел в окно на задний двор. Он всегда вот так приваливался к косяку, когда разговаривал с матерью.

— Я приготовила этот суп специально для тебя, — сказала мама. — Это тот самый, где надо снимать с помидоров шкурку и вручную вычищать зернышки.

— Мам, зря ты это затеяла.

— Хочешь сказать, суп тебе не нравится? Я думала, ты его любишь.

— Да люблю я, люблю. Но тебе не стоило хлопотать…

— Какие хлопоты?! Мне это в радость.

— Она не ложилась спать до двух часов, все снимала с помидоров кожу, — сообщил отец. — Я прямо слышал, как они кричат в агонии.

— Почем ты знаешь? Ты же спал, — проворчала мама.

— Я встал в полшестого, чтобы прибраться в саду перед работой, — сказал он.

Я выглянула в по-осеннему блеклый двор.

— Я подрезал кусты роз. Следующим летом они будут смотреться чудесно.

— Да, обязательно.

— Лайза, раз уж ты здесь, я хочу, чтобы ты завтра кое-что для меня сделала.

— Конечно. Что угодно.

— Я хочу, чтобы ты проводила мать на прием к врачу. И удостоверилась, что она туда попала.

— Хорошо.

— Вовсе она не обязана со мной идти, — возразила мама. — Глупая идея, ей же будет скучно.

— Ей положено делать маммографию каждые полгода, — объяснил отец, — но она все откладывала и откладывала.

— Я была занята, ты же знаешь.

— Она боится идти. Избегает осмотра уже целый год.

— Да прекрати же! Дело не в этом.

— Она вечно находит способ выкрутиться. Твоя мать — настоящий виртуоз по части уверток.

Она скрестила руки на груди. Это давняя история. И мамину мать, и тетю в свое время оперировали по поводу опухолей.

— У нее так со всеми врачами, — сказал отец. — Помнишь про линзы?

— Это совсем другой случай! Мне не нужны были новые линзы.

Она пятнадцать лет не показывалась окулисту. Все эти пятнадцать лет она носила одни и те же контактные линзы. Когда она наконец явилась на прием, врач был изумлен, он сказал, что за всю свою практику не видел ничего подобного, такие линзы уже давно сняли с производства. Он сперва подумал, что у нее в глазах розетки для варенья.

— Ты преувеличиваешь, — возмутилась мама.

— Мич, то есть Лайза, — начал отец. Он всегда путал наши имена; иногда, чтобы не ошибиться, произносит все три. — Она боится из-за последнего раза.

— А что случилось в последний раз? — спросила я.

— Мне сделали маммографию, — сказала мама, — а потом через пару дней перезвонили и сказали, что изображения получились нечеткие, и нужны повторные снимки. Я прошла процедуру еще раз, а результатов пришлось ждать несколько недель. Мне ничего не говорили, и все эти недели я не могла спать и твоему отцу не давала покоя, все пыталась представить, как это выглядит — опухоль. Метастазы — как прожилки синей плесени в дорогом сыре, думала я. У меня постоянно все болело, я считала собственный пульс ночи напролет. А потом они наконец позвонили и сказали, что все отлично, просто на первом снимке было размытое пятно, как будто я не вовремя пошевелилась.

— Ты небось во время процедуры не умолкала ни на минуту, — проворчал отец. — Учила врачей, как надо работать.

— Я небось дрожала! У них в кабинете всего градусов пять тепла, а они заставляют тебя сидеть на холоде в тонкой хлопковой рубашечке. Люди там не разговаривают с тобой и не улыбаются, а когда делают снимки, то раскатывают твою грудь между двух холодных стеклянных пластинок, словно блин.

Отец отвел взгляд. Подобные разговоры его смущали.

Мама переключилась на меня:

— Все эти ночи я непрестанно думала о своей матери, о том, как ее оперировали. Я ощупывала грудь, искала уплотнения и будила твоего отца, просила его тоже пощупать.

— Леа, — с укором произнес отец.

— Он не возражал. Может, ему даже нравилось.

— Пожалуйста, прекрати.

— А разве нет?

— Пообещай мне, что сходишь с ней, — сказал он мне.

— Она не пойдет, — отрезала мама.

На следующий день мы поехали в больницу на час раньше назначенного. Мама пододвинула сиденье так близко к рулю, как только возможно, и вцепилась в баранку обеими напряженными руками. На меня она поглядывала не реже, чем на дорогу.

По дороге нам попалось несколько раздавленных белок и опоссумов, на месте голов — красные пятна.

— Видимо, дело в погоде, — сказала мама, — что-то заставляет их выскакивать на дорогу по ночам.