Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeney's

В семь часов ворота вагона, где стояла Мэри, распахнулись; при свете факелов слониху повели вверх по косогору. Толпа, завидевшая ее издалека, разразилась радостными криками, но поступь слонихи была скованной и медлительной, круговая тропа — длинной, и крики вскоре сменились негромкими разговорами.

Когда Мэри наконец приблизилась, можно было подумать, что она спокойно подойдет к подъемнику, но при виде толпы она застыла. Иные клялись, что она заметила стальной крюк, но, вероятно, они переоценили ум слона. В это самое время суток ее обычно вели на представление; да, на ней была шапочка и пелерина, да, ее встречала ликующая толпа. Но не было шатра. И еще настроение толпы — существо, живущее не разумом, а чувствами, должно было уловить его и испугаться.

Она отшатнулась от дорожки и повернула бы назад, если бы не тычки шестом. Но ничто на свете не могло заставить ее зашагать вперед, навстречу своей участи. Минуты текли, толпа разочарованно шумела, и вот помощь пришла с неожиданной стороны. Кто-то протиснулся сквозь строй униформистов. Это был Джозеф Бейлз, без циркового костюма. Без грима. Шерстяная куртка, поношенные рабочие брюки, котелок. Судя по неуверенной речи и походке, он успел угоститься в вагончике яблочной водкой. Он вытирал рукавом глаза; приглядевшись, можно было различить вокруг них сеть красных жилок.

Мэри тут же потянулась хоботом к своему другу, тот легонько ее похлопал. «Сюда», — произнес он и сделал несколько шагов к подъемному крану. Слониха последовала за ним, но вскоре остановилась; ласки, одобряющие слова были бессильны — она ни в какую не желала приближаться к крюку.

Бейлз попытался ей улыбнуться, но не смог. Едва толпа снова заволновалась, он умиротворяющим жестом раскинул руки в стороны ладонями кверху. А потом повесив голову, тяжко, безнадежно вздохнул.

Когда он поднял взгляд, это был — пусть не загримированный — клоун Скуонк, легкий и гибкий, как тряпочка. Он потихоньку скакнул в сторону, в другую, вперед, назад и указал на Мэри. В ней пробудилась выучка: она шагнула вперед, потом назад. Влево, вправо, повернулась вокруг своей оси. Публика громко зааплодировала: Мэри исполняла балет!

Па-де-де было основано на «La Chauve-Souris Dorée» [6] Золотистая летучая мышь (фр.). Пластикова, одном из тех редких произведений, что славят не любовь, а повседневную, зачастую незаметную привязанность между мужчиной и женщиной. Пока Скуонк исполнял «соде-л’анж», Мэри, неспособная, конечно, оторвать от земли все четыре ноги, откликалась совершенной арабеской: левую заднюю ногу вытягивала назад, правую переднюю — вперед.

Она не замечала, как над головой разворачивался в нужную позицию кран.

Скуонк завершил танец серией «ассамбль-сюр-ле-пуэн»: подпрыгивал ноги вместе, поворачивался в воздухе, поднимался на цыпочки и снова подпрыгивал. Грация его представлялась неподражаемой, но Мэри вторила, переступая по кругу, похожая на троллейбус из двух соединенных вагончиков. И в качестве торжественного финала она, как тысячу раз прежде, изобразила идеальный реверанс: задние ноги почти перекрещены, передние согнуты, живот едва не касается земли, голова наклонена, как бы в мольбе.

И тут Скуонк выступил вперед и закрепил крюк на цепи вокруг ее шеи.

Мэри рванулась назад, но было поздно. Вдали, в недрах электростанции, заскрипел передаточный механизм. Мэри выпрямилась, отряхиваясь, как промокшая собака. Затем ее передние ноги оторвались от пыльной земли. Она переступала, балансируя, задними, тут где-то сорвался ремень, механизм оглушительно взвизгнул и отработал назад, но ненадолго; с безжалостной силой слониху снова повлекло вверх, задние ноги тоже оторвались от земли.

Мужчины, женщины, дети на кучах металлолома, остовах пассажирских вагонов и проржавевших цистернах забыли о веселье. Слоны рождаются не для полета, и тошнотворное зрелище бросало вызов естественному порядку вещей, как если бы в церкви раскопали окаменелые кости или в пустыне пошел дождь из соленой трески. Под чадящими лампами все затаили дыхание. Мощные ноги Мэри взбрыкнули в воздухе, в широко открытых глазах на миг отразилось понимание того, что происходит. Из вытянутого хобота вырвался полузадушенный трубный глас разочарования, и тело слона обмякло.

Никто не знает в точности, как долго висел слон над Уайлдвуд-Хилл. Фотограф, обученный делать ночные снимки, предлагал публике попозировать вместе с трупом — желающих не нашлось. Все стали требовать Скуонка, последовала суматоха, потом стало ясно: он исчез. Вероятно, он ретировался, как только заработал кран. Больше его никто не видел.