Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeney's

Я показал им, что к чему. Я снизился, сбросил на них бомбу GBU-10, и желудок у меня был наполнен таким туманным, мистическим чувством, которое появляется, когда ты убиваешь что-нибудь живое; это чувство совершенно невозможно описать, но должен сказать, что только в такие моменты я не сомневаюсь, что Бог меня видит, это единственный способ заставить Его привстать и обратить на тебя внимание. И вот я летел, греясь в лучах Его взгляда, подо мной дымились развалины, когда непонятно откуда выскочил этот сучий иракский солдат и попытался убить меня, вдребезги разнеся мне хвостовую часть крыла.

«Красавчик» скользнул сквозь облака, легко, как электромобиль в парке аттракционов, а я был оглушен. Я чувствовал запах дыма. Рукоятку аварийной посадки заклинило. Я попытался нырнуть и выровняться, но «красавчик» весь заходил ходуном, и я стал падать, я полетел на землю, как комета, в ужасе не отводя глаз от дисплея. Гигантские желтые челюсти пустыни вздыбились, а потом широко распахнулись и проглотили меня целиком.

Когда я очнулся, то понял, что привязан к стулу, а над головой у меня висит электрическая лампочка. Сквозь бамбуковые стены пробивались полосы света. Поморгав, я увидел, что сижу в маленькой лачуге, а со мной — несколько иракских солдат. Это место я стал называть про себя «хижина». В ней пахло страхом. Солдаты курили, хохотали, а один из них, вытянув руки перед собой, стискивал пальцами воздух, как будто там женские груди. Наконец солдат, стискивавший воздух, услыхал мои стоны, посмотрел в мою сторону, а потом сунул два пальца в рот и громко свистнул в крохотное окошко в двери. Дверь распахнулась, и прямо ко мне направился маленький одноухий человек и врезал мне палкой по подбородку. От удара челюсть мгновенно вывихнулась, а я вместе со стулом полетел на пол. Сквозь звон, стоявший у меня в голове, я услышал их смех, а потом одноухий сказал: «Привет. Меня зовут Мул. У меня к тебе есть пара вопросов. А ты на них ответишь, правда?»

Я задыхался. Ощущение было такое, будто от удара рот влетел в лоб, и, когда я попытался что-то сказать, у меня раздвинулась макушка. Я медленно пополз вперед на четвереньках, смутно чувствуя, что солдаты равнодушно наблюдают за моими усилиями; я услышал, как один из них хохотнул и сказал: «Америкос». Наконец я с силой прижался подбородком к стене, и — щелк — с таким звуком, как будто спустился затвор фотоаппарата, челюсть встала на место, а по позвоночнику прокатились волны облегчения. Это чувство — чувство облегчения — с тех пор никогда не покидало меня. Поэтому, когда через два часа Мул врезал мне по челюсти, кажется, уже в сотый раз, я был почти благодарен. Почти, но не совсем.

Я просто выплюнул несколько зубов.

Все, что происходило начиная с этого момента, расплылось у меня в одно большое пятно. От боли я запомнил только отдельные картинки, вспышки, запахи, а под конец — вкус крови во рту. Мул хотел записать со мной пропагандистское видео.

— Если ты хочешь еще раз увидеться с семьей, — сказал Мул.

— Я прошу совсем немного. Станешь кинозвездой, — сказал Мул.

— У меня скоро лопнет терпение, капитан Дагэн, — сказал Мул.

— По-моему, тебе больно, капитан Дагэн, — сказал Мул.

Я ничего не отвечал. Я держал рот на замке, но не из патриотизма — сказать по правде, никогда еще мне не было настолько плевать на свою страну, как тогда, — просто я понимал, что если послушаюсь, если запишусь на кассету, то потом уже не понадоблюсь им, и они меня прикончат.

Мул вытащил ручную электродрель «крафтсман», из тех, что продают в «Сиэрз». В мозгу у меня опять прояснилось. Мул несколько раз нажал на пуск, и дрель завизжала. Потом он подошел ко мне вплотную и приставил сверло к моему затылку.

— Может быть, теперь запишешься на видео?

Я посмотрел на него.

— Пожалуйста, не надо, — сказал я.

Мул улыбнулся.

— Все в твоих руках, капитан Дагэн.

— Пожалуйста, — сказал я. — Не надо.

Потом я почувствовал, как сверло с силой уперлось мне в череп. Было очень тихо, и я видел все, хотя мои глаза были закрыты. Видел все волоски в носу у Мула. Видел трех солдат — теперь они стояли за дверью хижины. Один из них двигал бедрами взад-вперед, как будто кого-то трахал. Другие двое смеялись. В небе парил стервятник. Потом я увидел, как указательный палец Мула медленно вжимается в оранжевый пластмассовый рычажок, жужжание оглушило меня, и я почувствовал, что сверло давит и прорывает мой скальп.

Нетрудно догадаться, что свои пророческие сны я не всегда переживал легко. Я никогда никому про них не рассказывал — ни своей жене, миссис Дагэн, ни тем более своей дочери Либби, пока она еще была жива, пусть земля будет ей пухом. Конечно, и то, что мне снилось, не всегда меня радовало (порой будущее бывает не слишком радужным), но самым скверным было чувство вины. Господи Боже. Ох, это чувство вины. Как будто все натворил я сам. В смысле, в конце концов мне начинало казаться, будто всякая дрянь произошла именно потому, что сначала я увидел ее во сне, как тогда, когда на моего соседа Гордона кинулся его собственный пес и откусил ему большой палец на руке. Да, это правда, я всегда терпеть не мог Гордона, потому что в прошлом году, когда мы устроили с соседями шашлыки, он напился в стельку, на глазах у всех схватил мою жену за правую грудь и сказал: «Тук-тук», а она, тоже пьяная, кокетливо улыбнулась и ответила: «Кто там?» — и все это, конечно, было невероятно оскорбительно для меня, но это не имеет никакого отношения к делу, ведь я совершенно не желал Гордону остаться без пальца. Но я видел это во сне. А потом сон сбылся, и вот вы мне скажите, как мне было не почувствовать себя чуть-чуть виноватым?