Люси Фор - Славные ребята

«При первой встрече Надин меня взволновала. А сейчас хватит ее историй. Когда она замолчит, нужно мне вставить какое-нибудь замечание или нет?»

— Я вас слушаю…

— Я никогда не знала удовлетворения. Для меня никогда не было ничего законченного. Я всегда надеялась на большее. Каждый день, я подолгу рассматривала в зеркале свое лицо: не проступил ли на нем за ночь какой-нибудь порок? И если проступил, то надо как можно быстрее сделать так, чтобы он исчез. И всякий раз я заново сводила знакомство с этой незнакомкой и требовала, чтобы она всякий раз была совсем новой, великолепной. Я рассматривала свое тело, изучала движения. Я смотрела на женщину, отражавшуюся в зеркале, как на кого-то чужого, за кем требуется непрерывно следить.

Надин вздохнула:

— Вот вам и все!

«Где сейчас Дельфина? Конечно, в постели. Ворочается, протягивает руку и ощущает ладонью холодную гладкую поверхность простыни.

Скоро встанут мальчики, и в ванной с шумом будет литься вода, а за завтраком начнутся крики. Каждый боится опоздать к началу занятий и каждый старается первым схватить кофейник.

Ох, до чего же хорошо, по-настоящему здорово, так успокаивает. Иной раз бывает, что одного из мальчиков недостает на утренней перекличке, он приходит чуть попозже, развязный, с трубкой в зубах, с газетой под мышкой, и нам приходится делать вид, что мы верим, будто он поднялся раньше других и бегал за газетой в киоск, так ему не терпелось узнать последние новости.

В такие дни Дельфина останавливает меня в передней, когда я надеваю пальто, и шепчет мне, брезгливо кривя губы, но, в сущности, гордясь сыном: „Как по-твоему, пахнет от него женщиной?“

Примерная супруга, трое сыновей в полном здравии там, на берегах Сены, а я сижу здесь и слушаю болтовню чужих людей.

Там меня любят, и все там мое: и люди и вещи. Начиная с Никола де Сталь, съевшего все наши сбережения за один час, и кончая таксой, до того шкодливой, что и не перечесть, чего она только не натворила.

А я сижу здесь, в Катманду, и болтаю с Надин».

— Вы, должно быть, очень себя любите?

— Нет, не люблю. И обычно ничего никому не рассказываю. Меня и без того упрекают, что я скрытная. Я ни разу не согласилась пойти к психоаналитику после смерти мужа. Вы, Марк, первый, кому я доверилась, я вам уже об этом говорила. В известной степени вы никто. Вы завтра уезжаете. А я буду только знать, что где-то там, в другой части света, вы существуете со всеми моими тайнами. Шкатулка, брошенная на дно океана…

— Простите, но пока я еще жив.

— Да, но не для меня.

К двери, как раз за спиной Надин, была приделана ручка в виде медной кисти руки, и с нее-то Марк не спускал глаз.

Почему ему должна быть интереснее биография этой самовлюбленной дамочки, чем дверная ручка, на диво сработанная умелым мастером. Чтобы открыть дверь, нужно нажать на это кольцо, зажатое в медной пятерне — сначала поднять, потом опустить, ручка куда занимательнее и заслуживает куда больше внимания, чем человеческое существо, обреченное на скорое исчезновение, даже не пожив по-настоящему.

Почему она выбрала себе в поверенные именно его, Марка? Чем уж он так заслужил доверие Надин? Но вряд ли она сама может объяснить, чем; он для нее уже не существует, раз завтра улетает. В глазах Надин он был просто стеной, и об эту стену разбивались ее слова, которые, как она надеялась, облегчат ей душу. Она говорит — «шкатулка», он — «стена». Словом, в обоих случаях не человек, а вещь.

Поскорее увидеть Дельфину. Для нее он по крайней мере человек. Она любит его такого, каков он есть, а не того, каким он представляется в ее глазах.

«Когда я собирался уезжать, Дельфина решила подыскать себе какую-нибудь работу. „Мальчики выросли, во мне уже не нуждаются“, сказала она. А я… как отнесся я к ее словам? Вместо ответа что-то буркнул. Но ведь в этом желании работать должен, видимо, быть свой смысл. Восполнить пробел? Вполне вероятно. А сейчас я сижу и слушаю незнакомых женщин. А свою жену не выслушал. Что это — закон? Может, и у других супружеских пар — то же самое?»

— А если я не уеду?

Надин даже вздрогнула, так испугали ее эти слова.

— Не нужно так говорить. Это нечестно с вашей стороны. Зачем тогда вы уверяли…

— Но может же человек переменить мнение.

Ясно, шутит.

Она ответила ему тоже шутливо:

— Уж не чары ли Эльсенер…

— Почему бы и нет? Кто знает, что нас влечет, что отталкивает? Омерзение — конечно, к Эльсенер это не относится, — уродство может действовать так же, как и красота. По крайней мере на некоторых. Где она — норма? Поди знай…