Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

Теперь "скорая помощь" стояла там. На углу Канонигос, так как не могла въехать на их узкую улицу. Из машины вылезли двое мужчин в белых халатах, держа в руках носилки. Толпа расступилась.

Пресенсия сказала:

— Я поеду с ним.

Вентура не чувствовал, как его поднимали, клали на носилки и покрывали голову.

— Пожалуйста, осторожнее, не толкните...

Она последовала за санитарами, которые важно кивали головами.

Соседи говорили им:

— У него вытекли мозги...

— Вы думаете, он сможет?..

Какая-то женщина крикнула, заглушая остальных:

— Какое там, эти ветхие развалюхи сыплются на каждом шагу. Всем наплевать...

Санитары шли со своей ношей, важно кивая головами. Равнодушные ко всему. Затем сунули носилки в машину.

— Аккуратнее...

И сели в нее сами. Пресенсия последовала за ними. Один из санитаров захлопнул дверцу.

Она подумала: "Черный ворон. Сколько скорби таят в себе эти машины. — И еще: — Мы будем наказаны".

Но Пресенсия вовсе не имела в виду тюрьму. Склонилась над ним. А затем, обернувшись к санитарам, сказала:

— Он все еще без сознания...

Санитары посмотрели на нее как на дурочку. Один из них вынул из-под белого халата пачку сигарет и предложил товарищу.

А колокольчик трезвонил... Трезвонил... Отсюда, от них.

На улицах машины, должно быть, замедляли ход, регулировщик поднимал вверх руку в белой перчатке и свистел, освобождая им путь, громадные автобусы сторонились, а какая-то женщина — возможно, молодая и нежная — крепче прижималась к руке своего мужа, проходя мимо.

Фройлан повернул дверную ручку, заглянул в комнату и спросил:

— Можно?

Почти совсем как это сделала накануне женщина. Женщина, которую переполняло ощущение весны и которая хотела передать свои чувства мужчине. Но скорее жестом, чем словом он дал ей понять, чтобы ему не мешали: "Подожди". И там, где вчера за столом сидел мужчина, исписывая листки, теперь склонялась женщина, поглощая глазами, впитывая в себя последние слова, написанные его убористым почерком.

Она встала, словно опустилась на землю откуда-то совсем из другого мира. Сузила глаза, склонила голову и произнесла:

— Пожалуйста...

Голос у женщины был тихий, воздушный. И воздух этот, казалось, уносил с собой окончания слов.

— Я хотел бы поговорить по телефону.

Глазами она показала на аппарат, который стоял на низенькой этажерке рядом с сервантом.

— Извините...

Фройлан испытывал неловкость и старался не смотреть на нее. "Она показалась мне очень маленькой. Она ли это?"

Пресенсия снова уселась перед балконом. Но не взяла исписанные листки, а положила на них руки. Это прикосновение было ей так желанно и необходимо.

— Агата?

Имя, которого Вентура никогда не упоминал и умолчание о котором подтачивало их покой.

А теперь все было так просто. Сняли телефонную трубку и сказали: "Агата?" Только звонил не Вентура.

С ней разговаривал Фройлан, слегка облокотившись о сервант, невольно прикрыв глаза рукой... Отсюда, прямо перед ним, сквозь окно закрытых балконных дверей открывался тот же вид, что из соседней комнаты, и железные брусья-обрубки кирпичей. Обрушенный балкон завораживал его.

— Я заеду за тобой в течение получаса.

По черному шнуру телефона к трубке аппарата, стоявшего в доме — доме Вентуры, — доходил запретный голос, как ненужное благо. Кто знает, не хотелось ли когда-нибудь ее отцу попытаться снять телефонную трубку, набрать нужный номер, сказать: "Алло" — и послушать, не отзовется ли на том конце провода голос, который звучал теперь, когда он уже не мог его слышать?

Агата не хотела приходить. Об этом можно было судить по тому, как Фройлан покраснел от стыда, стал поправлять на себе узелок галстука, кусать губы, старался притворно-уверенным голосом заглушить свое недовольство, а может быть — как знать? — просто делал вид, что с ним разговаривают, тогда как в трубке царило молчание.

"А ведь ты так ее любил... Твоя дочь знает, что ты умер, и ей все равно. Прийти или нет, увидеть тебя или нет. ." Лучше было бы им ничего не сообщать, не причинять последней боли.

Кому?

"Вчера, когда я покрывала твое лицо платком, мне на какой-то миг показалось, что ты невольно принес себя в жертву. . Однажды ты сказал мне ненароком, как имел обыкновение говорить:

— Я лишь молю провидение освободить вас, когда стану тебе не нужен.

Ты не сказал "освободить" тебя, и я подумала, что ты имеешь в виду меня и сына. И спросила: