Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

Кто-то идет по коридору, протягивая руку для пожатия или подставляя щеку для поцелуя тем, кто приходит. Жизнь, жизнь! Она бурлит в жилах множества людей: они говорят, двигаются...

Откройте двери! Пусть входят живые, пусть окружают нас, пусть согреют своим теплым дыханием холод этого визита... Пусть вокруг нас звучит их говор, а кто-то даже засмеется. Этот смех режет слух, но приносит облегчение. Пусть смеется, чтобы с негодованием заглушить этот вопль, в который превратилась наша душа, вопль, который пронзает нас насквозь и рвется наружу.

Ретивая подруга скажет:

— Давай помолимся...

Но мы еще не смирились со смертью, еще не готовы произносить молитв, положенных в таких случаях; наша душа только один сплошной вопль, ни к кому не обращенный, но вполне определенный, — а кто-то уже вкладывает нам в руки четки, и мы повторяем слова, которые звучат то тише, то громче, то воспламеняются, то угасают. Реагирует лишь плоть. Разум отказывается понимать, испепеляет любые доводы, доискивается, требует. А душа вопиет. Уже потом она застонет, будет казнить себя, просить передышки... Еще пять минут. . Всего пять минут. . Эти лишние пять минут, о которых мы молим — последнее желание обреченного, — необходимы нам, чтобы успеть сказать или сделать то, чего не успели сказать или сделать тем, кто теперь покинул нас.

У живых людей — и тех, кто приходит, и тех, кто уже пришел, — находятся для нас слова неожиданные, искренние, невразумительные. Никто не посмеет солгать перед лицом столь неприкрытой, очевидной правды. А если кто-нибудь и пытается украдкой протащить ложь, то тут же со страхом опустит взгляд на окоченевшее тело покойника, словно в нем еще сохранилась сила, способная опровергнуть эту клевету и дать ей отпор.

Откройте двери, ради всего святого... (Кто находился рядом в минуту его смерти, боязливо отводят взгляд в сторону, чтобы не видеть покойника, который лежит среди них безучастный ко всему.)

Откройте двери! Пусть я уйду, пусть придут другие, тяжело дыша, но с живым дыханием, живым лицом, живыми глазами, руками.

Дверь квартиры Вентуры была приоткрыта. Дверь темного полированного дерева, ставшая матовой от постоянного мытья. Какой-то величайший покой, безмолвие, почти смирение исходили из этой слегка приоткрытой двери.

Кто-то осторожно наблюдал за ними в глазок. Эсперанса почувствовала странную слабость.

"Мне следовало бы позавтракать. Недостает еще, чтобы у меня закружилась голова. Нет!"

Фройлан толкнул дверь и вошел первым, догадавшись о минутной слабости Эсперансы.

Служанка, подсматривавшая в глазок, отпрянула назад и оказалась прямо перед ними. Она едва пролепетала:

— Извините.

Видно было, что она сильно напугана. Зрачки ее глаз округлились почти во всю ширь радужной оболочки. Эсперанса заметила, что та обута в альпаргаты на босу ногу, и невольно подумала: "Одна служанка на все случаи жизни".

Это наблюдение придало ей силы. Вентура... глупый! Вот, оказывается, как он жил.

— Проходите внутрь.

Служанка кивнула в сторону коридора, прижав руки к переднику. Она явно ждала их по чьему-то поручению, чтобы встретить и проводить в комнату. Фройлан подумал: "Она боится покойников".

Очевидно, служанка дожидалась их, подсматривая в дверной глазок в надежде, что они вот-вот придут. Или же это занятие успокаивало ее, поскольку на лестничной площадке и на самой лестнице господствовал обычный покой, не имевший ничего общего со смертью, и служанка как бы находилась в квартире, но вместе с тем и нет.

После уличного света в маленькой полутемной прихожей сначала ничего нельзя было разобрать. От женщины пахло жавелем. Какая-то неведомая сила подгоняла их в глубь коридора...

Оттуда лился холодный утренний свет. Пахло влажной древесиной, цветущим деревом. Чем дальше проходили они по коридору, тем настойчивее становился аромат цветущего дерева, полностью подавляя собой все остальные запахи. Пахло полевым кустарником, весенним деревом... Вздор! Изумление Эсперансы было столь велико, что она забыла о своем плохом самочувствии.

Двери комнаты и окно напротив нее были распахнуты настежь. Там стоял девственно-чистый воздух...

Эсперанса шла вслед за Фройланом. Она уже миновала большую часть коридора, как вдруг увидела, вытянув вперед шею, нечто такое, что заставило ее отпрянуть назад прежде, чем войти в комнату.

Она почувствовала острую боль, от которой у нее перехватило дыхание, и закрыла глаза.

"Печень", — подумала она.