Ян Козак - Адам и Ева

— Хочу еще. Больше нет? — взглядывает она на меня. И вдруг поднимает обнаженные теплые руки и, опьяненная сладостным пробуждением, раскрывает мне свои объятья. Знает, что я… Я ложусь рядом. «Можно?» — «Нужно, глупенький».

А вот слышится резкий крик, и я вижу ее рассерженное лицо. Она только что застигла на месте преступления одного из тех бездельников, с которыми нам потом пришлось расстаться, — он перекидывал через забор третий куль с химикалиями, которыми обязан был удобрить почву под персиками и вишнями. Ева сама, лично, скрупулезно отмеряла дозы; удобрений было мало. Негодяй пытался что-то мекать в свое оправданье, но потом обреченно махнул рукой. Знал, что все напрасно. Ева, распалясь от ярости, ведет его ко мне…

А вот мы купаемся и загораем на морском пляже под высоченными вершинами Кавказских гор… Ева выходит из морской пены, вся в каплях воды… По древней каменистой дороге, крутыми зигзагами вьющейся меж отвесных скал, мы поднимаемся высоковысоко, к отливающему бирюзой озеру Рица. Обратно возвращаемся вечером.

Знакомимся с местными кушаньями. Пьем здешнее вино — темно-красное, сладковатое, такое густое, что язык вот-вот прилипнет к нёбу… Долго любуемся закатом солнца, золотыми полосами, мерцающими на голубовато-зеленой поверхности моря. А вот и дельфины, они то и дело выпрыгивают из воды, меж тем как солнце на горизонте, теперь уже кроваво-багровое, опускается в глубины моря.

Вот мы танцуем на паркетной площадке, в тени платанов. Я прижимаю к себе ее гибкое, благоухающее морем, чудно загоревшее тело. Кровь в ней бурлит. Я знаю, так вспыхивает желание. Я расплачиваюсь, Ева вытряхивает из туфли камушек. Проходивший мимо волокита попытался облапить ее за бедра. Вздернув голову, она с размаху бьет наглеца каблучком туфли по лбу. Я проталкиваюсь к ней, но она уже смеется:

— Все нормально. Оставь его. Видишь, испарился. — И показывает мне острый каблучок.

— Пойдем. — Она переходит на шепот. Этот ее жаркий шепот обещает и требует…

Блаженное успокоение. Ева вынимает из граната темно-красные, соком залитые зернышки, набрала полную тарелку. Во взгляде лукавство и истома, она проникновенно и в то же время расслабленно нашептывает:

— Мне бы хотелось всегда любить тебя, как теперь. Проглотить всего, без остатка…

— Вот тебе еще один гранат, — отвечаю я, отыскивая самый крупный плод. Она улыбается. И вдруг, ни с того ни с сего, погружается в печаль и произносит со вздохом:

— Жалко, что нет Луцки и Томека.

Картины мелькают одна за другой, возникая и пропадая; дробятся и скачут, перекрывая друг друга.

Я снова проникаюсь ее страданием. Несчастный, жалкий, изнемогший, совершенно обессилевший, лежу на ее больничной койке. Страдаю и мечусь, переживая ее муки. Внутри все содрогается, стучат зубы — настолько изматывает меня горячечный жар в крови… Теперь надо мной склоняются врачи, и мое тело, готовое раскрыться и выпустить на волю новую жизнь, вдруг разламывается, как пустая скорлупа.

Я проклинаю сад. Треклятое яблоко! Неужели так было суждено? Ну почему не вымерзли цветы?..

Я ругаюсь вслух — хоть какая-то разрядка. Вновь прихожу в ярость и снова обливаюсь слезами…

…Снова и снова отгоняю от себя эту горестную, немыслимую картину. Какое это все-таки чудо, что мы живем! И что было бы, не появись на свете ни я, ни Ева, не стань мы такими, какие есть…

Передо мной — моря пролитой крови. Войны, бессмысленные убийства, на смену им идут голод, чума и прочие эпидемии, пепелища и разбой, набеги и буйство наводнений… Черепа, воздетые на кол; костры, на которых безумцы в сутанах спалили во имя господне сотни тысяч мужчин, женщин и детей. Я представляю себе эту бойню с той минуты, как человек впервые взял в руки палку, до разрывов бомб, которые уже унесли сотни тысяч жизней и готовы уничтожить жизнь вообще. Во мне воплотилось все страдание мира, и я говорю себе: ведь если бы несколько тысячелетий назад хотя бы одного из моих или Евиных предков поразил удар копья или скосило эпидемией чумы, не было бы теперь ни ее, ни меня. «И разве это не чудо, что мы живы? — вновь и вновь повторяю я. — Нет, она не смеет уйти. Возможно ль, чтобы я ее потерял?» Так я и провел всю ночь, не раздеваясь и не сомкнув глаз. Сижу в кресле и отхлебываю горячий черный кофе. То и дело встаю — проверить, все ли в порядке с аппаратом, лежит ли трубка на рычаге. Вздрагиваю, когда в комнате Луцки звенит будильник. Пора готовить детям завтрак, но я не в состоянии, не могу. Сижу и жду…