Энтони Берджесс - M/F

— Вы все сделали правильно. Но теперь все закончилось, и больше не надо об этом. Майлс вернулся туда, откуда пришел. Вы его вырезали из фильма. Его нет. Майлса больше нет.

— Я не могу никуда уйти, пока она такая, — сказала Катерина. — Сам понимаешь, что я не могу. Никуда уйти, пока она.

— Плохого Майлса, — сказала мисс Эммет. — А хорошего я не трогала.

— Был только один, — сказал я громко. — Я не Майлс, если вы вдруг подумали, что я — это он. Я совершенно другой человек.

— Пока она такая.

— Тогда иди утром. Завтра с утра — первым делом. А потом снова будут летать самолеты.

— Упаси меня Боже от всех напастей, — проговорила Катерина, закрыв глаза. — Улететь бы подальше. В Новую Зеландию. Это безумие, просто безумие. Они будут смеяться, говорю тебе, будут смеяться. Ха-ха-ха.

— Прекрати. Прекрати. Дай мисс Эммет пару таблеток снотворного и уложи ее спать. Сама прими пару таблеток снотворного и… Понятно тебе? Я достаточно ясно выразился? Удалось ли мне донести до тебя…

Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы слегка успокоиться; слава Богу, астма этому не помешала. Потом я сказал:

— Завтра утром приду сюда к вам, постараюсь пораньше.

Потом я ушел. В доме не было ничего, что пригодилось бы для маскировки, так что я пробирался темными закоулками, изображая хромого юношу в темных очках (из нагрудного кармана Лльва) и с жутчайшим флюсом (прикрытым носовым платком, прижатым к лицу). Полиции вроде бы не было. Очень мало поздних прохожих. Женщина выглянула из каких-то дверей и сказала мне:

— Fac fijki fijki?

Я не обратил на нее внимания и пошел прямо к отелю «Батавия», где еще горел свет. На площадке у входа стояло две-три машины, еще несколько — у тротуара на улице. Кинотеатр закрыт, там темно. Кино давно кончилось. Значит, я припозднился, изрядно так припозднился. Впрочем, если вдруг спросят, всегда можно сказать, что я в кафе заходил — выпить кофе. Я достал ключи Лльва с непристойным брелком, а потом понял, что совершенно не помню, какая у него машина. Вот же гадство. Мне очень живо представился голос Лльва: « Сирано» с откидным верхом, на хрен. Теперь я вот просто шофер при мамаше. И вот он: кремовый, с помятыми крыльями, длинноносый SKX-224. Я сел в машину, избавился от зубной боли и темных очков. Завел мотор, положил правую руку на рычаг переключения передач, чтобы рука привыкла к ощущениям. Потом осторожно поехал. Мне надо было о многом подумать. Но, хоть убейте меня, я не видел другого решения этой проблемы, кроме того, что уже нашлось.

Я вовсе не удивился, обнаружив, что Ллев убился. Другие, выпав спиной из окна третьего этажа, может быть, и захромали бы себе восвояси, отделавшись лишь синяками, или же в худшем случае долежали бы до приезда «скорой» с каким-нибудь переломом или ушибленной головой. Но Ллев очень качественно проломил себе череп о край разрушенной купальни для птиц — вот где ирония! — а на закуску еще и перерезал плечевую артерию об осколки какой-то бутылки, кажется, из-под вина. Это был не несчастный случай, но и не убийство, если не считать убийцей творца всего сущего. Он совершил ошибку, он повторился и в конце концов выбрал возможность и время, чтобы эту ошибку исправить. На самом деле сам факт ошибки был им замечен только благодаря совершенно случайной встрече — моей встрече с моим искривленным подобием. Но чего не смог сделать пристыженный мастер, так это стереть разнообразные отпечатки уничтоженной личности; это он предоставил другим, другому, мне. Было собственно тело, были образы, сохранившиеся на сетчатках глаз тех, кто встречал его на протяжении жизненного пути. Была мать.

Мой страх, что полиция приедет к «А ну-ка, парни!», что кто-нибудь из соседей, возможно, уже сообщил стражам порядка о шуме в доме напротив, что полиция наверняка заинтересуется присутствием подрывных элементов в этой части города, — все это удержало меня от необдуманных действий, производимых столь часто в историях с убийством более сенсационного свойства. Мне хватило ума понять, что хоронить тело — дело отнюдь не простое и очень небыстрое. Даже оттащить тело поглубже в кусты в темном саду и забросать его, как на символических древнегреческих похоронах, землей, листьями и ветками — это могло быть чревато, если бы я ввалился в дом потный, весь перепачканный землей. Так, так, так… Значит, садовничаем на ночь глядя? Я тоже люблю покопаться в саду. Давай-ка посмотрим, как ты там поработал. А рассказать полиции невинную правду… Нет, правда здесь не годится. Я уже пробовал говорить правду каститской полиции, и меня бросили в камеру, выдав меню преступлений, караемых смертной казнью.