Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники

А вдруг он вовсе ее и не любит? С чего она взяла-то? Хочет — одно. Любит — совсем другое. Правильно сказала тогда следующая Никаса жена — мильон у них сперматозоидов.

Автобус закачался, кашляя и виляя задом. Взобрался на холм, порычал и поехал дальше, а справа расстилалась ярчайшая синева моря. У Ники закололо сердце и страшно захотелось в туалет, просто скрутило все внутри. Прижимая руку к животу, где врезалась в него полоска белых шортов, она с мольбой посмотрела вперед, где за передним стеклом далеко-далеко маячили белые домики, кубиками насыпанные у краешка широкой бухты. Скорее бы уже!

Но еще раз пять они останавливались, выпуская в жару одиноких пассажиров и те убредали куда-то в степь по проселкам и тропкам, мимо редких коз, которых опекал сидящий на камушке пастух.

Наконец автобус чихнул и замолчал, замерев на пыльном пятачке перед старой остановкой с облезлым бетонным козырьком.

— Низовое, — крикнул шофер.

И Ника, пробираясь мимо локтей и выставленных в проход пыльных сандалий, спустилась, поправляя на плече сумку. Ту самую. Правда одевалась она теперь по-другому. Короткие белые шорты, голубая рубашка с карманами, сваченная узлом на животе. Волосы увязала двумя пышными хвостиками. Перед самым выходом, подумав немного, намазала губы помадой, а глаза красить не стала, жарко, тушь потечет вдруг. Глядя в зеркало, понравилась сама себе, вот только теперь ей не то что двадцать шесть, а и семнадцати не даст никто. Недаром тетки на рынке кричат, дите, скажи маме, пусть у меня купувает…

После расставания с Никасом все тетские платья она решительно свалила на дальнюю полку шкафа. А голубое с сеточкой-кокеткой, так вообще порезала ножницами. И после такого вандализма задышалось легче, сердце перестало колоть по утрам. Вот тебе и терпи, дочка, терпи, удивилась она тогда.

Рядом с коробкой остановки блестела стеклянная дверь новенького магазина. Ника, прислушиваясь к поведению живота, вошла, под внимательным взглядом продавщицы попросила бутылку газировки. И, побоявшись спрашивать, где тут дом номер сорок, снова вышла в белый полуденный зной. Улица одна, что ж она не найдет этот номер.

Пошла вдоль беленых заборов, рассматривая углы одноэтажных домов. Мимо изредка проходили дамы в небрежных парео поверх купальников, тащили за руку детей, втиснутых в импортные надувные круги. И Ника немного расслабилась, пошла, независимо оглядывая местность. Отдыхающие тут есть, она не выглядит белой вороной.

Увидев, по измазанным побелкой жестяным табличкам, что идет в другую сторону, повернула обратно, пошла по теневой стороне, прислушиваясь к детским крикам и шуму прибоя за линией домов.

Вот тридцатый. Тридцать шестой. Ника остановилась и нервно попила тепловатой воды, закрутила пробку непослушными пальцами. Тридцать восемь — огромный домина за сеткой-рабицей, а сбоку рядок построек с одинаковыми дверями. Ведра с краской и козлы. Кто-то отельчик строит…

Вот сейчас…

Улица обрывалась, утыкаясь в разъезженную серую площадку на склоне холма у края бухты. И за углом сетки-рабицы начинался странный заборчик из покосившихся кроватных спинок и треснутых облезлых дверей. Буйный нестриженый виноград плелся по ржавым прутьям, среди гроздей неспелых ягод и зубчатых листьев кокетливо сверкали никелированные кроватные шишки. Ника встала, опустила руку с бутылкой, ошеломленно разглядывая калитку. Судя по длинным ржавым створкам и овальным окошкам в верхней части, когда-то это была автобусная дверь. А вот и колеса… Перед калиткой мрачно торчали две черные клумбы, набитые полузасохшими петуниями. На ободах самодельных вазонов вились резиновые узоры, и даже камушки кое-где застряли в них, наверное, еще при жизни расчлененного автобуса.

Ника беспомощно оглянулась. На пустой улице копались куры и в тени кошмарного заборчика рыла копытами яму белесая коза, вздымая клубы пыли. Посмотрев на Нику гадким желтым глазом, мемекнула и улеглась, складывая в ямке передние ноги.

Тяжело вздохнув, Ника шагнула к калитке, встала на цыпочки, заглядывая через забор. В просветах кустов с развешанными на них серыми рваными тряпками виднелся домик подстать забору. Сложенный из старого камня вперемешку с кривыми досками, щерил рассохшуюся дверь, слепо блестел окошками в мутных разводах. Одно окошко было заткнуто древними мужскими брюками, и ветерок колыхал свешенную вниз штанину.

Как хорошо, что я не взяла Женьку, подумала Ника, вспоминая, как тот ревел и просился с мамой. И она обещала ему: честно-честно, вот скоро приеду и заберу тебя на море.