Виктор Пронин - Кандибобер(Смерть Анфертьева)

— А тебе не пришло в голову принести вместо увеличителя веревочную лестницу?

— Анфертьев! — шутливо ужаснулась Света. — У тебя преступный образ мышления.

«Скажите, Светлана Николаевна, — медленно проговорил Следователь, — вы подозреваете кого-нибудь?»

«Нет. Никого».

"Не торопитесь так отвечать. Вы полагаете, что подозревать — это низко, подло, и потому даже думать об этом не хотите. Напрасно. Ведь Сейф-то пуст.

Пятьдесят тысяч ахнулись. Значит, для подозрений есть основания. Отвечать вам. И скамья подсудимых дожидается вас. Мне говорили, что вы были достаточно близки с этим фотографом... Как его... Анфертьевым, верно?"

«У нас и сейчас неплохие отношения».

«Вы не замечали за ним...»

«Нет».

«Понимаю. Вы сказали бы нет, даже увидев его с деньгами у Сейфа».

«Да».

«У вас не было с Анфертьевым разговора о том, что неплохо бы начать новую жизнь, что неплохо бы...»

«Нет».

«О чем же вы говорили?»

«Ни о чем». «Молчали?» «Нет, мы говорили ни о чем».

— Там играет музыка, и мы сможем потанцевать. Должен же я где-то блеснуть своим новым галстуком. В Запорожье такого нет ни у кого. Ко мне подходили прямо на улице и предлагали за него большие деньги. А один просил хотя бы на вечер. Я могу сдавать его в аренду.

— Но это будут нетрудовые доходы. Конституция против. И потом, я не хочу видеть этот галстук на чужой шее. Она осквернит его.

Этот разговор может показаться игривым и пустым, но это не так. Они говорили серьезно, ни тени улыбки не промелькнуло на их лицах. Главное заключалось не в словах, им важно было преодолеть отчужденность, вызванную казенными запахами гостиничного номера, нужно было погасить преступность самой встречи, за которой раскачивалась тень предательства и измены.

Да, мы можем обо всем говорить свободно, по ходу вспоминая забавные анекдоты и смешные случаи о прыжках с балкона, сидении в шкафу, стоянии на одной ноге под вешалкой, мы готовы назвать это истинным достоинством мужчины или женщины, умеющих подняться над предубеждениями толпы, ценящих свои чувства и свою искренность. Но только Богу известно, насколько это сложно, мучительно, тягостно, когда дело касается нас самих. А если это нам не сложно, не мучительно, не тягостно, то о чем речь? Тогда об этом и говорить не стоит.

Тогда, ребята, что-то очень важное кончилось в нас... Или кончается...

Ужин в ресторане.

Еле сдерживаемое пренебрежение жирного официанта в отвратительном, замусоленном галстуке, громыхающий оркестр, жаждущий заказов и подачек, развеселая компания пожилых пьяных женщин, отмечающих какой-то свой конторский праздник, — для них ужин кончится слезами и надрывными песнями, упившийся командированный, который после каждой рюмки смотрел на женщин все доброжелательнее и заинтересованнее, нарядные, румяные, плотные мальчики, решившие в этот вечер хватить красивой жизни. Анфертьев и Света несколько раз станцевали и были благодарны этому надсадному оркестру, который избавил их от необходимости что-то говорить. Потом, притихшие, поднимались по мягкой ковровой лестнице, понимая, что каждая преодоленная ступенька неумолимо приближает их к тому запретному, к чему они катились второй год. Молча, пряча глаза, прошли мимо напряженного взгляда дежурной.

Первым по коридору был номер Светы. Она остановилась, нашла в сумочке ключ, открыла дверь. Анфертьев вошел следом. И, обняв Свету, подумал: как странно поцелуй меняет лицо женщины, в нем появляется отрешенность, одухотворенность.

Нет, не будем заглядывать в чужие спальни, показывать свою осведомленность или богатство воображения. Может быть, это интересно и поучительно, но к нашему повествованию не имеет никакого отношения.

А кроме того...

Что делать, Автор в силу некоторой испорченности мышления, но без злого умысла дал понять, что между Светой и Вадимом Кузьмичом нечто произошло. Ничего не было. Не получилось. Анфертьев просидел в , номере Светы до глубокой ночи, они рассказывали о себе все или почти все, между ними возникло нечто вроде духовной близости и разрушить ее, предаться... Нет, не смогли ни он, ни она.

Казнясь и проклиная себя за нерешительность и в то же время понимая, что не может поступить иначе, Анфертьев во втором часу ночи поднялся и с жалкой улыбкой вышел из номера. В растерянности он прошел в конец коридора и оказался возле столика с дежурной — крепкой, плотной, не старой еще женщины в тесной кофточке, тесной юбке, да и цепочка на шее была у нее тесноватой. В ее взгляде было понимание человеческих пороков, но не было их осуждения.