Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Странное отношение было у Шихина к этому сну — он воспринимал его всерьез, как действительность и, проснувшись, долго лежал, глядя в темноту и стараясь подольше сохранить в себе тревогу и отвагу шестисотлетней давности. И заметил Шихин, что дни после таких снов получались у него не самые худшие. То ли он сам становился тверже, то ли обстоятельства слабели и теряли уверенность в каком-то извечном своем превосходстве. Несколько дней, а бывало и до недели, помнила его ладонь ощущение грубой рукояти зазубренного клинка, которую он сжимал во сне, устремляясь вместе с людьми в белых одеждах навстречу огненному зареву где-то на окраине низкорослого городка, построенного из таких же вот бревен, с такими же венцами, только окна были меньше, он это запомнил, в них не было стекол, в них ничего не было, просто провал в дом, и там суета, там мечется что-то родное, надеясь на его защиту. И, увидев лишь первые картины сна, Шихин с замиранием сердца ждал — может быть, на этот раз дело дойдет до боя, и он увидит больше, дольше побудет в сне. Хотя и было ему нестерпимо страшно, но страх ничему не мешал, он лишь подстегивал его, и единственно, о чем болела душа, — ручка у вил слишком слаба, топор не закреплен на топорище, меч жидковат. И, проснувшись, он с утра насаживал топор, закрепляя его навеки березовыми клиньями, которые вытесывал и вколачивал с такой силой что даже опасался — не разорвет ли он топор. Потом менял ручку на вилах, укрепляя ее, подгоняя, ввинчивая медный нержавеющий шуруп в отверстие, чтобы не вырвало вилы, когда застрянут они в татарских ребрах...

Как-то после такого сна Шихин собрался, поехал в Москву, на Киевском вокзале взял билет до Калуги, а через четыре часа сел в автобус до Козельска. Побродив несколько часов но городу, Шихин был разочарован. Тихая Другусна, на которую он смотрел с пугающим чувством узнавания, была завалена битым бетоном, какими-то развороченными плитами, балками и выглядела обесчещенной теперь уже не татарскими, а местными властями. Музей, куда ткнулся было Шихин в поисках подробностей давней схватки, оказался закрытым, поскольку здание находилось в аварийном состоянии. Только мокнущий под дождем каменный языческий крест, как и прежде, был тверд, уверен в себе и совершенно цел, если не считать просверленных в нем дыр для закрепления таблички из нержавеющей стали. Эти дыры — единственные повреждения, которые нанесли кресту тысячелетия. В соборе располагалось отделение швейного объединения «Большевичка». А когда Шихин попытался было подойти поближе, пьяный вахтер бросился на него с такой озлобленностью, будто шесть веков уже защищал эту проходную от врагов. В Оптиной пустыни бесчинствовало училище механизаторов, загадивших ее до такой степени, что содрогнулись бы, наверно, и древние татары. Хлеба в магазине не было, обещали привезти на следующий день, на витрине лежали желтые комья жира, леденцы и мерзлая рыба мойва. Голодный Шихин отправился в обратный путь, и всю дорогу перед его глазами стоял невзрачный белый обелиск, напоминающий о крупнейшем сражении тысячелетия, и Вечный огонь, который ежегодно зажигали к дню Октябрьской революции, каждый раз зарывая у забора красный газовый баллон. Когда Шихин уезжал из Козельска, Вечный огонь в память жертв второй мировой войны уже выключили, и два веселеньких мужичка с грохотом катили баллон куда-то вниз, как раз к тому месту, где прошедшей ночью бежал он с вилами наперевес навстречу своей погибели.

— Митя, — Ошеверов положил руку Шихину на плечо, — хочешь, я угощу тебя прекрасным грузинским вином?

— Хочу!

— Это здорово! Меня всегда, Митя, поражала твоя способность ответить прямо, искренне и лестно для собеседника. Ты вот сказал «хочу», а во мне все захолонуло от необъяснимого счастья, можешь поверить?

— Конечно!

— Как приятно с тобой разговаривать! Что ни слово, все на душу, как бальзам. Ни тебе подковырок, ни сомнений, ни насмешек над кем бы то ни было, не считая, конечно, нашей общественной системы, о недостатках которой, — он оглянулся на Ваську-стукача, — уже открыто пишется в некоторых центральных газетах. А что касается цветов, Митя, они ведь в самом деле украсили стол, ну посмотри! А как похорошела всеми нами любимая Селена! А что цветы сделали с террасой! Хотя при таких дамах ее, казалось бы, уже ничто не сможет улучшить... А как флоксы идут к вину, к дождю, а?

— Возможно.

— Все еще гневаешься... А не приходило ли тебе, Митя, в голову, как нам всем не хватает прекрасных впечатлений? Что мы получаем от окружающей действительности? Разбитый асфальт, бараки вместо домов, загаженные обочины, потные толпы в подземельях метро. А одежки на нас! Будь наша воля, мы бы никогда их не надели, а надели бы другие, которых нам не иметь... Ты должен понять трепетную душу Селены. Попав в этот роскошный сад, она опьянела от всего, что увидела здесь, слегка потеряла самообладание и сорвала, сорвала, бедняжка, аленький цветочек... Можно ли корить ее за это и попрекать цветочным базаром на Белорусском вокзале, где черномазые тетки с непонятных гор хватают за руки, брызжут в лицо слюной и суют, суют продажные свои букеты, стараясь выгрести из твоего кармана побольше денег... А тут...