Петр Проскурин - Отречение

— Кажется, очнулся, — прозвучал над ним чей-то далекий, отчетливый и словно бы уже знакомый голос, и теперь Петя увидел над собой показавшиеся ему невероятно большими, блестящие, густо опушенные ресницами глаза; сознание возвратилось к нему; совсем юное еще, девичье лицо с нежным овалом подбородка теперь проступило полностью, и глаза засияли ярче, и тут Петя подумал, что никогда раньше не видел такой красоты и нежности, и сказал себе, что наконец-то пришла она, и что он ее долго и бесплодно искал, и вот она появилась, и в ней теперь вся его жизнь, вся дальнейшая жизнь без нее казалась бессмысленной, она связана с ним каким-то больным и глубоким чувством сопричастности к таинству и мраку исчезновения. Он испугался, что она может исчезнуть так же внезапно, как и появилась, и, по-прежнему с трудом шевеля чугунными губами, стал невнятно что-то говорить, попытался дотянуться до нее, хотя руки по-прежнему не слушались и куда-то пропадали, затем он всхлипнул, недоверчиво затих и услышал все тот же голос:

— Очнулся… дорогой вы мой… вот спасибо! Нет, это было бы ужасно…

И на него хлынул мягкий обволакивающий свет ее лица.

— Кто… вы?

— Потом, потом! — сказала она. — Успеется! Я сейчас вас горячим напою. Вы третьи сутки ничего не ели.. Только вода.

— Третьи сутки?

— Молчите… потом, потом все… расскажете, что с вами случилось… А теперь… вот, давайте, давайте…

Она ловко и бережно приподняла его тяжелую, неповоротливую голову и стала поить с ложечки, и затем он опять впал в забытье, теперь ненадолго, и часа через два, вновь придя в себя и лежа с закрытыми глазами, подождал, вспоминая и вслушиваясь. Она была рядом, и Петя, растягивая неслушающиеся, вспухшие губы в безобразную улыбку, сказал:

— А я знал, что вы здесь, я даже во сне вас слышал…

— Как вы себя чувствуете?

— Очень жарко, — сказал Петя. — Я хотел бы сбросить одеяло, оно меня просто жжет… Ничего не понимаю, я, кажется, совершенно голый… У меня даже словно и кожи нет, один огонь… странно…

— Ничего странного, — сказала она, наклонилась и положила руку ему на лоб. — У вас сильный жар… я даю тетрациклин… как вы переносите антибиотики?

— Дайте мою одежду, — попросил Петя. — Мне встать нужно.

— Одежду? На вас ничего не было, — сказала она задумчиво. — Почему-то один левый сапог… И клочья майки… Лежите, вам нельзя пока вставать. Вас сильно побило… сплошные кровоподтеки… Если вам что нужно, вы мне скажите, не стесняйтесь… меня и оставили специально дежурить с вами… Меня Олей зовут…

— Оля… Оля… вот как, Оля, — сказал Петя, повторив ее имя несколько раз подряд и не отрываясь от ее лица. — Кто же вы… Оля?

— Лежите, лежите, сейчас узнаем, сколько у вас, — сказала она, сдвинула слегка одеяло и положила ему под мышку термометр, и в ее лице появилось напряжение. — Знаете, на вас было страшно смотреть… Это все, конечно, пройдет… Река от непогоды разлилась, вас к нашим палаткам прибило… Представьте себе, ведь расскажи, не поверят, что такое бывает, — продолжала она в ответ на его молчаливое ожидание. — Мы археологи, мы здесь Барвайские пещеры перед затоплением описываем — наскальные рисунки… Понимаете, я должна была в Крыму работать, я художник-реставратор, но здесь такой аврал.. Меня вызвали…

— Я знаю, это ты меня нашла и спасла, — сказал Петя с разгоревшимся от жара лицом и блестящими глазами. — Я это точно знаю, — повторил он настойчиво, и она вновь успокаивающе положила ему на лоб прохладную, узкую ладонь.

— Вы знаете, вы меня перепугали, я совершенно одна на дежурстве оставалась, — сказала она. — Нельзя быть таким большим и тяжелым… просто безбожно… Еле-еле затащила в палатку, даже заплакала от злости… А вас как зовут?

Петя повернул голову и потерся своей колючей щекой о ее руку.

— Ты красивая, — сказал он с трудом, глаза у него по-прежнему ярко блестели. — Ты очень красивая… Ты меня Петром зови… Только, пожалуйста, не уходи.

— У вас просто очень высокая температура, Петя, — сказала она каким-то озадаченно-изумленным голосом, мягко и в то же время настойчиво высвобождая свою руку из-под его щеки. — Ну да, так и есть — сорок… Сейчас я вам дам тетрациклин…

Она пошла в угол палатки за лекарством, спиной чувствуя его горящий, лихорадочный взгляд и на полпути невольно оглядываясь и успокаивающе улыбаясь ему.

Петя вышел из больницы через месяц с небольшим; в экспедицию он вернуться не мог, хотя и рвался; врачи категорически запретили ему думать об этом в ближайшие полгода; наоборот, настоятельно советовали ехать в Москву, затем в Крым на два-три срока. У него после тяжелейшего воспаления оставались затемнения в легких, но Петя врачам не верил, и только постоянная, непроходящая слабость и привязавшийся глубокий кашель не давали ему поступить по-своему. Он потихоньку работал в филиале, приводил в порядок и систематизировал поступающие время от времени материалы из экспедиции, осмысливал и пытался обобщать и свой прежний опыт работы на заводе, дважды выступал в газете со статьями, по все это сейчас было не главное для него. К нему привязалась другая, совсем уж безжалостная болезнь, и он не находил себе места и томился; теперь в бессонные часы все чаще перед ним появлялось лицо Оли, и хотя он хорошо и ясно помнил их первую встречу и сказанные им слова о ее красоте и о своей любви к ней, но теперь все, что произошло раньше с ним и с Олей, как-то отступило, поблекло и казалось чем-то придуманным и даже никогда не происходившим в реальности, связанным всего лишь с его разгоряченным от болезни воображением. Петя всегда знал, что и Оля была, и ее удивительные глаза были, и руки были (он иногда, задумавшись, даже чувствовал ее руки, и ему становилось не по себе от такой глубокой, сильной памяти), и он, конечно же, говорил о ее красоте и о своей любви, он ей оставил свой адрес и телефон. Все это было, было, и ему, надо думать, тоже предстоит обычный, узаконенный путь жизни, но ему еще не пятьдесят и даже не сорок, и он еще успеет; сейчас нужно думать о другом, о главном: ведь Обухов, несмотря на окружавшую его плотную завесу официального недоброжелательства, непризнания, каких-то порой совершенно чудовищных слухов, — действительно новое направление в науке, совершенно новая отрасль знания и социального прогнозирования, и, если года два продержаться с ним рядом, можно будет и свое слово найти и сказать. Должны же люди подумать и бестрепетно, разумно посмотреть в свое будущее, продолжал развивать свои мысли Петя, вспоминая травлю вокруг имени Обухова, заставившую того, по сути, бежать из Москвы.