Петр Проскурин - Судьба

Не отводя взгляда и почувствовав гадливое презрение к себе со стороны Захара, Брюханов побледнел; будь они одни, разговор бы мог с этого момента круто повернуться и привести совершенно к иному исходу, но на людях Брюханов переломить себя не мог и, еще заметнее бледнея от молчаливого унижения, причину которого знали только они двое, стал настаивать на объяснении всего дела самим Захаром; он освободил руки, и беспризорный корабль сразу замотало из стороны в сторону.

— Я тебе уже рассказывал, товарищ Брюханов, этот вопрос как председателю тройки, тебе это известно лучше других, — от своей победы Захар на минуту успокоился, — а больше мне добавить нечего. Такое слово товарища Сталина читал еще в тридцатом, хорошо помню. К семье Поливановых это ни с какого боку не относится. Можете еще раз направить комиссию, проверить. А я говорил и на своем стою — хорошая, работящая семья, время только подтвердило мою правду. Аким Поливанов — нужный в колхозе человек, хозяин, работает за троих, и сыновья у Буденного служили. Именно это, а не девка, понудило меня тогда приветствовать решение районной тройки. А злые языки, а может, и вражьи, еще и не такого могут наплести.

— Ну, конечно, как просто у тебя, Дерюгин, все получается, — с нескрываемым ехидством протянул предрика, вытирая вспотевшую голову. — Очень просто на дураков, а мы тут не все дураки. По старым временам тебя бы за всю эту мешанину самого из колхоза вычистить и раскулачить, да вместе с твоим Поливановым, сразу бы спокойнее стало. В дальние края — ума прибавилось бы.

— Ну уж у тебя, Кошев, этого товару взаймы не разживешься, у самого острая нехватка...

— Видите! Видите! — Кошев вскочил, опять сел, решив, что стоять ему против Захара оскорбительно. — Я давно говорил, занесся Дерюгин! Он себя из-под критики партии выводит!

— Какая же критика? Бойня и есть. Ты чего сепетишь-то? — спросил Захар, всем своим видом показывая, что этого человека он не уважает и что уважать его нельзя.

— Молчать! — закричал Кошев, заставив неловко поморщиться и Пекарева, и Брюханова. — Сопляк! Недоучка! Тебе бы не препираться тут надо, как на базаре, а хорошенько задуматься.

— Давай, давай, Пал Семеныч, — почти миролюбиво поощрил Захар. — Гляди, килу наорешь, потеха-то будет, баба выгонит, а дело того не стоит. Вы спрашиваете, отвечаю, не верите, что ж делать. Работящего мужика нюхом видно, его и малое дите учует. Уж меня ты никак никуда не вычистишь, с любого бока не подхожу под такую статью.

— У тебя сын от Марии Поливановой? — красный от переполнявшего его возмущения, спросил Кошев, досадуя, что выскочил поперек других, изменил золотому правилу держаться в тени.

— Растет мальчишка, — сказал Захар, что-то трудно перед этим проглотив.

— Тебя спрашивают не о том. Сын он тебе или нет?

— Сын, Ильей зовут, может, еще что сказать? — Захар с ненавистью поглядел в глаза Кошеву, и тот с тем же бычьим упорством не отвел своих в сторону, лишь еще больше побагровела его коренастая шея.

— А ты на меня не смотри по-волчьи, Дерюгин, — медленно и зло сказал он. — Я это не для своего удовольствия делаю. Ты и сейчас продолжаешь жить с ней? — Кошев подался в сторону Захара, у него мучительно звенел каждый мускул в ожидании посрамления упрямого, закусившего удила мужика.

Захар привстал, совершенно бледный, с крупными каплями пота на лбу; все напряженно следили за ним, за обитой войлоком дверью разлаженно и сухо трещала машинка; Кошев раздвинул губы в улыбке, показывая всем, что заранее не верит ни одному слову Захара Дерюгина.

— А этого я тебе не скажу. — Захар бы мог сейчас перескочить прямиком пространство в две сажени и одним замахом перебить толстую багровую шею. — Ишь ты, знать захотел, завидки берут, Пал Семеныч? — спросил он внезапно прорезавшимся высоким голосом и, понимая, что несет чепуху, не мог остановиться. — Не стесняйся, прямо скажи, я и тебе устрою... Я не жадный, девок и на тебя хватит... Мой совет — коновала вызвать, кастрируйте меня здесь прилюдно, вам будет потеха и партийному делу польза!

Прокурор не выдержал первым, смущенно заморгал, басовито гукнул в кулак, за ним засмеялся Пекарев; Захар употребил ученое слово «кастрировать», и оно прозвучало особенно грубо и вызывающе. На какую-то минуту от нечеловеческого напряжения Захар потерял способность говорить, вместо лица Брюханова он видел застывшее белое пятно: что-то странное и далекое ворвалось сейчас в душную, прокуренную комнату. Стены словно опали и рассыпались в прах; Захар видел кровавое от пожарищ солнце у края сухой степи; выполняя приказ, уносился от белых эскадрон, затягивая их в мешок. И, сбитый шальной пулей, все больше и больше валился на бок Тихон Брюханов, деревянно цепляясь за шею коня непослушными пальцами; конь бешено забирал в сторону от пути эскадрона. На всем скаку Захар разворачивает коня назад. Ударил чей-то истошный крик: «Назад, назад, стой, дурак, мать твою!», но какое там назад, смертный восторг захлестнул его, сквозь красную, светящуюся пыль он видел одного лишь Тихона, лучшего своего друга и земляка. Навстречу — рев накатывающейся вражеской лавы; несколько пуль взвизгнуло мимо, коротким ожогом рвануло плечо поверху; только бы не сусличья нора, мелькнула мысль, тогда конец. Он успел доскакать вовремя: визжа, чертом вертелся вокруг бессильно повисшего на шее коня Тихона, отмахиваясь от кричавших, скалившихся казаков; придерживая коней, они явно подзуживали, потешались над ним; густо мелькали со всех сторон потные, чужие лица.