Михаил Бару - Повесть о двух головах, или Провинциальные записки

Внутри храма Рождества Богородицы, в котором находится устюженский краеведческий музей, еще холоднее, чем на улице. Молодые девушки, работающие музейными старушками, сидят на своих стульях в валенках, закутанные в толстые шерстяные кофты. Когда заходишь в зал, где находится живопись и коллекция русского и западноевропейского фарфора, то, честно говоря, чувствуешь себя неловко. Шел ты в гости к соседям по лестничной площадке на чай и потому на тебе домашние тапочки и потертые джинсы, а они тебя встречают во фраках, вечерних туалетах, подлинниками Айвазовского, Кустодиева и Верне. И ты стоишь в пропыленных туристических ботинках и с рюкзаком за спиной перед огромным, в роскошной золоченой раме «Видом Принцевых островов у Константинополя с высоты птичьего полета на Мраморном море», и тебе хочется немедля выйти и если и не переодеться во фрак, то хотя бы вычистить ботинки.

Айвазовский, Кустодиев, Кузнецовский и Мейсенский фарфор в собрании провинциального музея объясняются просто. Некоторое время, еще при советской власти, Устюжна относилась к Ленинградской области, и ленинградские музейщики в качестве шефской помощи… Вроде как в Юрском периоде здесь было море, а потом оно отступило и оставило после себя картины, фарфор и часы немецкой работы в корпусе из золоченой бронзы.

Но и без Айвазовского, без тонких французских кофейных чашек есть что посмотреть в Устюженском музее. И не только посмотреть, но даже и ограбить. В лихие девяностые вынесли из музея шесть старинных икон. Таких икон, что уже через малое время одна икона оказалась в частном немецком, а другая в таком же частном английском собраниях. У немца пришлось ее выкупать, англичанин же усовестился и вернул купленную у воров икону даром. Теперь она в Москве, в храме Христа Спасителя. Там, сказало начальство, целее будет. Вот сделаете себе надежную охрану – тогда и вернем ее в Устюжну. Начальство – оно ведь как замполит из известного советского анекдота – ртом работает. Денег у него в этом рту на охрану нет. Хоть обыщись. Пошли по наименее затратному пути – запретили фотографировать оставшиеся иконы. Будь я директором музея – тоже бы, наверное, запретил от греха подальше. Я бы даже смотреть запретил. Завязывал бы глаза посетителям в этом зале и водил бы их за руку, останавливаясь перед той или иной иконой, и доверительным шепотом сообщал бы: «“Борис и Глеб”. Пятнадцатый…» Впрочем, лучше и не говорить какого века. Нечего людей смущать. Сказать просто – старая. Даже очень.

По правде говоря, не за иконами и картинами ехал я в Устюжну, которая была и есть город замечательных кузнецов, а не иконописцев. Железной руды здесь было много, и выплавлять из нее металл стали еще две с половиной тысячи лето тому назад. Потому, начиная со средних веков, к имени Устюжна всегда прибавляли фамилию – Железопольская, а то и просто называли ее Железным Устюгом. Устюженские кузнецы были так искусны в своем ремесле, что в начале семнадцатого века Москва заказала им огромные кованые решетки для Спасских ворот в Китай-городе, к воротам Белого государева города, к Петровским, Арбатским и Яузским воротам. Тогда дешевые китайские решетки из хромированной пластмассы купить было негде – приходилось ковать свои. Устюженские мастера сделали пробную решетку и отправили ее в Москву с припиской, что хотят оплату по полтора рубля за каждый пуд живого веса решетки. Московские приказные крючки не соглашались и даже угрожали устюженским – мол, кто не хочет ковать решетки к воротам за разумные деньги, будет стучать по тюремным бесплатно, но кузнецы, не будь дураками, дозвонились на прямую линиюнакатали царю челобитную с просьбой поддержать отечественного производителя. Царь Михаил Федорович с их просьбой как бы согласился, но гривенничек с цены все же сбросил. Кузнецы с новой ценой как бы тоже согласились, но обиду затаили и отковали всего две решетки. Тут вдруг выяснилось, что решетки уж очень вышли велики, чего никто ожидать не мог, и на обычную крестьянскую подводу никак… и на две тоже. С превеликим трудом их все же в столицу доставили, но больше уж решеток в Устюжне не заказывали.

Впрочем, решетки эти были для устюженских кузнецов, так сказать, непрофильным заказом. Профильным было оружие – сабли, кинжалы, пищали, фузеи, осадные пушки, ядра. Качества все было отменного. Ручная во всех смыслах этого слова работа. Мало кто знает, что местные оружейники делали удивительные ружейные замки – их можно было открыть только одним-единственным на свете ключом, который выдавался изготовителем. Неприятель, подобравши на поле брани такое ружье, не знал, что с ним и делать – без ключа оно не открывалось. Что же касается наших фузилеров или пищальников, то они имели секретную инструкцию – при попадании в плен ружейные ключи проглатывать, каких бы размеров они ни были. К концу восемнадцатого века, когда большую часть оружейных заказов перетянула к себе Тула, устюжане придумали пистолеты с потайными курками. Вроде популярных в то время бюро или секретеров с потайными ящичками. Нажал неприметную кнопку в неприметном месте – он и открылся. В том смысле, что выстрелил. Ну, а пока не найдешь – хоть об голову им стучи. Говорят, что такой пистолет с секретным курком Александр Первый подарил Наполеону после заключения Тильзитского мира. Бонапарт его везде с собой возил. Как улучит свободную минутку – так достанет пистолет и давай искать на нем потайную кнопку. Маршал Ней вспоминал, что у императора даже был постоянный синяк на правой руке – вот до чего часто колотил он кулаком по пистолету от злости. Так он из него и не выстрелил ни разу. Даже после Ватерлоо, когда хотел… но так и не смог найти кнопки. Пришлось ему ехать помирать своей смертью на остров Святой Елены.