Сергей Носов: Полтора кролика (сборник)

– Вы мне порвали воротник на рубашке!

Фельдшер снисходительно улыбнулась.

– Не сочиняйте, – твердым, но спокойным голосом ответил дежурный-инспектор и захлопнул журнал. – Я вам не рвал ничего.

– Он! – указал сочинитель пальцем на прапора.

Фельдшер сделала знак за спиной клиента, и прапорщик, вняв совету, немедленно ретировался в процедурную.

– Сядьте, пожалуйста, – сказал дежурный-инспектор. – Не будем буянить, это нам не к лицу. Вот журнал регистрации лиц, – он достал журнал регистрации лиц.

Журнал регистрации лиц перед гламурным журналом с красавицей на обложке смотрелся непрезентабельно. Капитан предъявил клиенту последние записи.

– Извольте. О применении по отношению к вам каких-либо мер физического стеснения нигде и ничего не сказано. Убедились? И давайте больше не будем об этом. Поговорим о более интересном. Вы меня заинтриговали.

Я прочитал. Да, вполне занимательно. Только не совсем понятно, что вы хотели выразить вашим произведением.

Сочинитель выпрямил спину, словно собрался что-то сказать, но не сказал ничего.

– Много туманного, неясного, – продолжал капитан. – Хотя написано завлекательно, но для чего? В чем идея? Просто мне любопытно.

– Сочувствую, – сказал сочинитель.

– А не надо сочувствовать. Просто хочется разобраться. Кто причмокивал? Там кто-то в ванной причмокивал, я не понял, кто и зачем. И я не понимаю, кто руку на плечо положил.

Сочинитель не спешил отвечать.

– И что с голосами случилось. И почему исчезли все? Да, это ж самое главное – почему голоса исчезли? И Тургенев зачем? Это тот ведь Тургенев?

Сочинитель молчал.

– И почему «Не самое страшное»? А что «самое страшное»? Просто я не все понял, а хотелось бы больше понять.

– Это святочный рассказ.

– Я понимаю.

– Псевдосвяточный, – уточнил сочинитель, нервно поглаживая бороду.

– Я понимаю. И что?

Сочинитель спросил:

– Это допрос?

Послышался тяжелый вздох Лидии Петровны.

Дежурный-инспектор помрачнел.

– У меня товарищ был, Фомичев, капитан, как и я… у них во втором всего тридцать коек было, он начальником был… мы его, когда не на службе… Фомичом звали… Погиб.

Лидия Петровна поставила кружку на стол. Ощутилось практически бесшумное присутствие прапорщика за стеной в процедурной. Секунды молчания могли бы сложиться в минуту. Чтобы этого не случилось, автор «Не самого страшного» звучно пошевелился на стуле и кашлянул. Поскольку капитан не торопился прерывать молчание, сочинитель спросил, глядя куда-то под стол:

– При исполнении?

Ответ последовал не сразу:

– Цирроз.

По-прежнему глядя куда-то под стол, сочинитель непроизвольно шевельнул бровями, что капитан интерпретировал как оценку причины смерти своего товарища:

– Опять вы неправы. Я знаю, о чем вы подумали. Это вовсе не при исполнении.

– Умеренные алкоголики, – подала голос фельдшер, – в меньшей степени страдают циррозом, чем люди непьющие.

Помолчали.

– Я свободен? – спросил сочинитель.

– В известных пределах. Дело за формальностями.

Капитан как бы в подтверждение своих слов взял со стола протокол, заранее им составленный, и подержал его перед глазами, но, не найдя в нем ничего нового (потому как ничего нового в нем и быть не могло), положил на стол.

Голос его дрогнул:

– Вы как будто знаете что-то, что другим неизвестно.

– Я?

– А что вы знаете? Вы ж ничего не знаете. А все слушать вас должны. Как вы про обустройство России говорить будете. Про моральные ценности. Детективы читаешь – смеяться хочется. Кто вы такие? Откуда беретесь? Мозг человека – самое сложное, что есть во Вселенной. И сам человек. Глядишь на него, как он тут в кальсонах лежит весь заблеванный, – ужас охватывает. За Вселенную страшно. Это ж и есть предел эволюции. Понимаешь? Тринадцать миллиардов лет. Взрыв. Излучение. Пыль. Водород. Материя. Порядок. Человек – это порядок. Упорядоченность. Что-то нас упорядочило – по высшему счету. Атом к атому, молекула к молекуле. И вдруг – на полу. И главное, какая разница между мной и им, когда он в кальсонах и языком не ворочает? Да никакой. Если с позиции тринадцати миллиардов – никакой разницы. Что он, что я, что ты, что она. И сложнее нас ничего нет во Вселенной. Даже когда на полу в кальсонах. И вдруг – пшик. И что-то другое. А что? Вы ж не знаете, что. А туда же. Фомичев мне про сковородку говорил. Вот мы спорили с Фомичевым, что предпочтительнее – когда на сковородке жарят или когда там нет ничего. Он говорил, что лучше на сковородке, лишь бы быть. Плохо, но все равно ты хоть как-то есть. А по-моему, лучше когда просто нет ничего. Вот жил-жил, и все. Пустота. Даже пустоты нет.