Сергей Носов - Полтора кролика (сборник)

– Кого-то вывернуло.

– Дрянь, дрянь, дрянь, – доносилось с улицы.

– Прекрасно, – оживился хозяин, – это называется катарсис.

Хозяйка вымыла руки и стала звонить в серебряный колокольчик.

– Ну вот что, друзья, – сказал хозяин, когда все заняли свои места в комнате. – Давайте не будем предаваться эмоциям. Рассуждения на тему, что можно, а что нельзя, оставим в стороне. Не надо… Равно как разговоры о языке, о способах и границах словоупотребления… Хватит. Наговорились. Надоело. Все можно. Кто сказал, что нельзя? Нравственно или безнравственно, знает один лишь художник. Да и он ничего не знает. Все можно. Только не будем обманываться на счет перспектив. Я вот о чем: будем последовательны. Пусть даже те из нас, кто соотносит миссию художника с одержимостью проктолога, не питают особых иллюзий на предмет своей исключительности и не кичатся своим якобы радикализмом, «продуктивными методами» и тому подобным!.. Ибо, говорю я, все лозунги их, все концепции, их установки на борьбу со штампом и прочее – это все выкрутасы образованного ума и не более того. Я стою за презумпцию естественности в области художественного мышления. Я полагаю, мотивы создания произведений типа только что нами услышанного, не поддаются объяснению. Думал ли он или нет, когда творил, я не знаю. Но я знаю, я глубоко убежден, что ввиду природной, пусть даже болезненной раскрепощенности и абсолютной неиспорченности, незамутненности, беспримесности, ввиду безграничной свободы от условностей «ученого артистизма» и, если хотите, ввиду невинности, честности, именно честности, которая неведома так называемой литературе, заранее рассчитанной на вкус потребителя, а потому продажной по определению, – ввиду всего этого то, что мы слышали сейчас, есть высокая литература, и я берусь утверждать, что всякая другая литература есть ложь!

– Папа, папа, – послышалось за спиной. – Дяденька Богу молится!

Я стоял на коленях и ел снег. Я вытирал снегом лицо, глаза, губы.

– Вам плохо? Вам помочь?

– Мне хорошо, мне хорошо, во мне еще есть силы.

С минуту Валентин Юрьевич сидел неподвижно. Смутные ощущения беспокоили его. Наконец он вынул телефон и позвонил Максиму.

– Странный выбор, Максим. Вряд ли это кому-нибудь сейчас интересно. Полагаю, меня в «Бельведере» надо представить другим рассказом. Не этим.

– Опять двадцать пять. Послушайте, так дела не делаются, вы же договор подписали!

Судя по шуму, Максим и Марина шли по улице.

Валентин Юрьевич занервничал:

– Не понимаю, почему вы привязались именно к этому тексту! Если вам так надо историческое, я видел Солженицына, например, вы только представьте!.. живого… и у меня есть на эту тему эссе!..

– На хрена нам Солженицын, вы что, смеетесь? Мы даем подборку материалов о конкретном событии – о конкретном литературном вечере, о квартирнике в Угловом переулке… а вы мне про Солженицына!.. Нам уже три участника воспоминания написали и среди них профессор Морщин!.. Нам нужен ваш текст! Он самый ценный!.. Непосредственный отклик по горячим следам…

– Объясните мне, в чем событие? – взвыл Демехин. – В чем событие, не понимаю?!

– Валентин Юрьевич, мне ли вам ликбез проводить по истории литературы?

– Истории чего?… Ли-те-ра-туры?… А почему бы вам тогда опус того Поля не разыскать?!. Разыщите и напечатайте для полноты картины!

– Опус, как вы изволите выражаться, того Поля давно уже найден и много раз печатался. И переводился на иностранные языки. Кстати, вы, возможно, не помните, его настоящий псевдоним не Поль, а Жуль, это вы его в своем рассказе Полем называете, а во все мире он известен как Жюль. Жюль Жюлеев.

– Что значит «во всем мире»? – оторопел Валентин Юрьевич.

– А вот то и значит. И этот номер целиком посвящен ему – Жюлю Жюлееву. Вот так! В четвертом выпуске «Бельведера» будет впервые напечатан полный свод сохранившихся текстов Жюля Жюлеева, с комментариями и приложениями и статьями исследователей феномена Жюля Жюлеева. Мне даже неловко за вас, вы как на Луне живете. Ладно. Это не умаляет значения вашего текста. А то, что взгляд у вас негативный, это особенно ценно. Не давать же одну апологию!.. Так что перестаньте капризничать. Нехорошо.

– Жюль Жюлеев, – дрогнувшим голосом спросил Валентин Юрьевич, – жив?

– Умер в девяносто втором, по другим сведениям – в девяносто третьем, когда распустили часть психбольниц и специнтернатов… вы же помните?… из-за прекращения финансирования… У него была ужасная жизнь, Валентин Юрьевич… К счастью, опекунский совет уступил «Бельведеру» авторские права.