Пер Энквист - Визит лейб-медика

— Дело не в годах, — сказал он тогда. — Некоторые доживают до ста лет и все равно ничего не видят.

Она посмотрела на него в упор и впервые почувствовала, что не боится, не ощущает ярости, а лишь спокойствие и любопытство.

— Это ничего, что вы рассердились, — сказала она. — Так прекрасно видеть кого-то, кто… горит. Кто живой. Я такого прежде не видела. Это было замечательно. Теперь вы можете отправляться в путь, доктор Струэнсе.

Кабинет, в виде исключения, собрался в полном составе, когда король изволил сообщить, что доктор медицины И. Ф. Струэнсе назначается королевским докладчиком и ему присваивается титул конференцсоветника.

Этого ждали. Никто и бровью не повел.

Далее он сообщил, что не видит необходимости в каких-либо еще заседаниях Кабинета до конца сентября, и что королевские декреты, которые он за это время подпишет, утверждения Кабинетом не потребуют.

Воцарилась леденящая, парализующая тишина. Этого никто не ожидал. Что же это означало на практике?

— Одновременно с этим я хочу всемилостивейше сообщить, — сказал в заключение король, — что сегодня соблаговолил назначить свою собаку Витрия государственным советником, и отныне с ней следует обращаться с подобающим данному титулу почтением.

Тишина длилась очень долго.

Потом король, не говоря ни слова, поднялся, все последовали его примеру, и зал опустел.

В коридоре перед залом на несколько минут стали образовываться маленькие группки, которые тут же расходились. За это короткое время Гульберг, однако, успел обменяться несколькими словами с гофмаршалом графом Хольком и министром иностранных дел графом Бернсторфом.

— Страна, — сказал он, — стоит на пороге самого ужасного за всю свою историю кризиса. Встречаемся вечером у вдовствующей королевы, в девять часов.

Ситуация была странной. Гульберг, казалось бы, пренебрег титулами и нарушил этикет. Но ни одного из этих двоих это не задело. И потом он, как ему позднее подумалось, «безо всякой необходимости», добавил:

— Строжайшая секретность.

На следующий день на утренней встрече присутствовали только трое.

На ней был король Кристиан VII, его собака — только что назначенный государственный советник шнауцер Витрий, лежавший и спавший на ногах короля, а также Струэнсе.

Струэнсе документ за документом передавал королю, который, однако, через некоторое время движением руки показал, что желает сделать в работе перерыв.

Король упорно смотрел в стол, он не барабанил пальцами, у него не было никаких конвульсий, но на его лице, казалось, лежала печать такой великой скорби, что Струэнсе в какой-то момент испугался.

Или, может быть, это было несказуемое одиночество?

Потом король, не поднимая взгляда, голосом, свидетельствовавшим об абсолютном спокойствии и большой концентрации, сказал:

— Королева страдает меланхолией. Она одинока, она — чужая в этой стране. Я обнаружил, что не могу облегчить эту меланхолию. Вы должны снять эту ношу с моих плеч. Вы должны взять королеву на себя.

После недолгой паузы Струэнсе сказал:

— Мое единственное желание — чтобы из отношений между супругами ушла напряженность.

На это король лишь повторил:

— Вы должны снять эту ношу с моих плеч.

Струэнсе уставился на лежащие перед ним бумаги. Кристиан не подымал глаз. Собака крепко спала на его ногах.

Он никак не мог в ней разобраться.

Струэнсе видел ее в Альтоне, во время остановки перед прибытием в Копенгаген, и едва ли он тогда ее разглядел. Было совершенно очевидно, что тогда она была ребенком, и ребенком испуганным.

Он возмутился. С людьми нельзя было так обращаться. Но тогда он ее не разглядел.

Потом он ее разглядел. Он вдруг понял, что она таит в себе огромную опасность. Все говорили о ней как о «прелестной» и «очаровательной», но ведь именно это и требовалось говорить о королевах. Это ничего не означало. Все исходили из того, что она была безвольной и очаровательной, и что жизнь ее сделается адом, хотя и рангом выше, чем у жен бюргеров, и просто как на другой планете по сравнению с женами из народа. Но что-то в ней заставляло его думать, что маленькую англичанку недооценивают.

У нее была потрясающая кожа. У нее были очень красивые руки. Однажды он поймал себя на том, что представляет себе, как ее рука смыкается вокруг его члена.

Ее желание научиться верховой езде было обескураживающим.

Она почти всегда обескураживала его, в те немногие разы, когда они встречались. Ему казалось, что он видит, как она вырастает, но не знал, к чему это приведет.