Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

Отныне никто не узнает правды…

Оттого и терзала Уго жестокая тоска, все сильнее охватывая душу, побеждая все его внутреннее, моральное сопротивление и одновременно усиливая боль в плече. Рос в нем и ужас перед Освальдо и Карлино — ведь они, конечно, ищут его и, отыскав, убьют, прежде чем он успеет рассказать товарищам о том, как в действительности было дело, и отдаст себя на их суд. Теперь ему хотелось, чтобы его убили сами товарищи. Ведь если обе стороны грозят ему смертью, то принять ее он хотел от своих близких. От людей, преданных тем же идеям, воодушевленных теми же надеждами, что и он. Может быть, они поверят ему и примут под свою защиту. А если нет, то все же смерть от руки оскорбленного друга легче, чем от руки врага.

Уго готовился стать жертвой. Но ему было жаль себя. Он чувствовал, что еще жив; слезы, соленый вкус которых он ощущал на губах, руки, сжимавшие подушку, были реальностью, от которой он не мог оторваться. В памяти его всплывали образы прожитого, близкого и далекого, картины утраченного счастья. Вот он везет свою тележку, шутит с женщинами, которые теснятся вокруг его лотка, пускается в фамильярности с молоденькими, перебранивается с пожилыми. Вот он сидит за стаканом вина в остерии на рынке, вот играет в карты, видит лукавые и возбужденные лица партнеров, сидящих за столом. Он ощущал вкус вина, аромат свежего воздуха, наполнявшего его легкие. Первое свиданье с Марией Каррези, их дерзкая выходка — возвращаясь домой, они шли под руку почти до самой виа дель Корно. В тот вечер, свернув на свою улицу в нескольких шагах позади любовницы, Уго встретил Марио и Мачисте, которые собирались покататься на мотоцикле. Марио подмигнул ему, Мачисте покачал головой.

Теперь призрак Мачисте преследует его в бреду.

Уго зарывается лицом в подушку, словно желая выдавить, вытеснить из головы этот образ. Но воспоминания не исчезают, а лишь ускоряют свой бег, и все новые и новые картины одна за другой, как яркие пятна, проносятся перед его закрытыми глазами. Теперь вспоминается все, что было за последнее время: гостиница и Олимпия, пьяный Освальдо и оскорблявшая его Киккона, и он, Уго, который этим забавлялся, и пил, и якшался с ними, да еще собирался когда-нибудь расплатиться с Мачисте за полученный удар. Теперь ему в мучительном бреду казалось, будто он и вправду исполнил это желание и отплатил Мачисте за обиду. Потом все его мысли окончательно спутались, и ясным осталось только одно: Мачисте убит, потому что он, Уго, побудил его действовать и, подстрекая ехать быстрее, привел друга туда, где ждала его смерть.

Наконец Уго нашел силы стряхнуть с себя кошмар. Он сел на постели и открыл глаза. Сквозь закрытые жалюзи пробивался свет — белые полосы ложились на спинку кровати, расплывались на желтоватых стенах и на потолке. В полутьме вещи стали обретать свои привычные очертания. Задрожал в зеркале легкий отблеск: первые лучи солнца озарили дома. Улица была необычно тихой.

Уго почувствовал, что у него лоб, затылок, шея, даже руки в сгибах покрыты испариной. Перевязка давила плечо и грудь, стесненные движения бередили рану. Уго вдруг ощутил прилив энергии и снова подчинил себе свое тело. Недавние мысли будто окутались туманом, отступили на задний план, но мозг еще не повиновался Уго, оставался вялым, инертным, как его раненая рука. Думать связно он был неспособен, но с тревогой прислушивался к малейшему шороху. Ночной кошмар словно принял осязаемые формы: Уго казалось, что теперь у его изголовья сторожит что-то страшное, грозное и в любую минуту может на него ринуться: какая-то неусыпная тень, которая больше никогда его не покинет, как его собственная тень, вот-вот набросится и раздавит его. Он больше не испытывал панического страха, но чувствовал себя загнанным, затравленным беглецом. Воображая себе эту тень живой и сильной, Уго не боялся ее, но у него не хватало духа обернуться и посмотреть на нее. Ему казалось, что рано или поздно, через секунду или через час, а может быть, и завтра, куда бы он ни пошел, что бы ни сделал, этот призрак схватит его. Но дневной свет, разгораясь с каждой минутой, помогал Уго ускользать от опасности, хотя и не мог окончательно его спасти; он отвлекал юношу, осушал его слезы.

Уго встал с постели, подошел к окну и выглянул на улицу сквозь спущенные жалюзи. Он видел только угол виа дель Парлашо и в доме напротив — окна Карлино. У одного из этих окон сидела мать Карлино, Арманда, и беспокойно поглядывала то туда, то сюда — в оба конца улицы. Лицо у нее было словно восковое, она зябко куталась в шаль, прядь седых волос выбилась на виске; Арманда казалась живым олицетворением отчаяния.