Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

— А кто убил Маттеотти?

— Что же ты отвечаешь вопросом на вопрос? Говори прямо, фашизм восстановил порядок или нет?

— А я у тебя спрашиваю: кто его нарушил? И что такое фашизм? Только порядок или еще и революция? А если он только порядок, так, значит, фашизм то же, что полиция. Так или нет?

— Революция только начинается. Господа хозяева еще ее почувствуют.

— А кто должен совершить эту революцию?

— Народ. Мы, рабочие.

— Сколько в вашей типографии рабочих записалось в фашистскую партию?

Марио вдруг стал серьезным, словно он сделал неожиданное открытие. Он растерялся, как человек, который долго искал какую-нибудь вещь и, найдя ее у себя под носом, не совсем уверен, действительно ли это она. Марио отвечает:

— Десять записалось из ста восьмидесяти… Но из этих десяти положиться можно, пожалуй, лишь на трех-четырех.

Мачисте еще раз поворачивает нож в нанесенной им ране:

— А кому принадлежит типография?

— Хозяину, понятно. Он всем заправляет вместе с тремя сыновьями и невесткой. — И теперь уже сам Марио добавляет: — Все пятеро — фашисты!

Тогда Мачисте прячет оружие в ножны и, отечески добродушно похлопывая Марио по плечу, говорит:

— Ну как, Нано? Промчимся, что ли?

Когда мотоцикл уже несется, Марио, захлебываясь ветром, кричит:

— Мы еще продолжим этот разговор!

— Непременно! — говорит Мачисте.

Он смотрит в лицо Марио, и его глаза, спрятанные за большими очками, улыбаются.

У го утратил доверие к виа дель Корно. Он затаил злобу не только против Мачисте, но и против всей улицы. В гостиницу он возвращается, когда уже стемнеет, а по утрам уходит крадучись. Когда кто-нибудь из старых знакомых встречает его и здоровается, он лишь подносит два пальца к козырьку недавно купленной фуражки. Уго теперь носит яркие галстуки, иногда — цветок за ухом. По вечерам он почти всегда навеселе. А дела у него идут хорошо. Он даже нанял подручного и, поручив ему вторую тележку с фруктами и зеленью, посылает его в те кварталы, куда не ходит сам.

— Я открыл филиал, — говорит он Олимпии. Подручному Уго платит десять лир в день, а зарабатывает на нем больше чем вдвое. Эти деньги Уго каждый вечер преподносит Олимпии.

— Филиал я открыл специально для тебя, — говорит он ей. — И я буду платить тебе все то, что мне дает вторая тележка, если ты согласишься хранить мне верность — с десяти часов вечера и до утра.

— Попробуем, — сказала Олимпия.

Вскоре она убедилась, что условия ей подходят. Со своей стороны Уго полагал, что его любовница не стоит ему ни гроша, не считая «амортизации капитала».

Уго все еще был полон острого раздражения против Мачисте. Ему все казалось, что вот-вот представится случай и он расквитается с обидчиком. О каком «случае» идет речь, он и сам не знал; а расквитаться надо было еще и за выбитый зуб, вместо которого пришлось вставить искусственный. С товарищами по партии Уго порвал. Он решил, что сейчас не время заниматься политикой; когда положение проясниться — будет видно.

Уго отказался также от мысли подложить бомбу в здание фашистской федерации. Он еще не пришел к заключению, что фашисты не заслуживают ненависти, однако уже считал, что если бы все фашисты походили на Освальдо, то с ними можно было бы договориться.

Каждый вечер после полуночи Освальдо и Элиза заходили в двенадцатый номер навестить Уго. Олимпия играла роль хозяйки. Они просиживали здесь несколько часов, рассказывали анекдоты, играли в «шестерку» по маленькой, пили вино и кофе. Расходы Уго и Освальдо делили пополам. Ристори, потушив фонарь, присоединялся к ним и участвовал в последних карточных партиях. Иногда они приглашали в компанию Розетту и заставляли ее голой танцевать чарльстон. У Розетты грудь свисала на живот, вены на ногах вздулись, она быстро уставала, но умела развлечь их достаточно, чтобы заработать стакан вина и пять лир деньгами.

Недавно они устроили «черную вечеринку»; предложила ее Олимпия, а гостей приглашал Освальдо. Участвовали Ада и Киккона, пришел Оресте — его затащил хозяин гостиницы. Ада и Киккона были награждены аплодисментами за представление: наконец открылась причина их интимной дружбы. Розетта взяла напрокат костюм у театрального костюмера с виа делла Пергола: она нарядилась младенцем и была в этом одеянии комична и страшна. Олимпия облеклась в «сеточку», оставшуюся у нее с того времени, когда она жила в публичном доме. Элиза была совершенно голая и как будто стыдливо куталась в невидимый плащ. Все решили, что она самая красивая из пяти женщин.