Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

Бьянка мечтает умереть, а сама безотчетно ждет солнца, которое растопило бы своими лучами лед, сковывающий ее сердце.

Между Миленой и Марио многое сказано, и теперь их счастье хоть и отдалено во времени, но становится яснее, ближе благодаря этому объяснению.

Но не успел мусорщик Чекки и его сотоварищи убрать с улиц следы последней перед пасхой ярмарки, как неожиданное известие вернуло всю виа дель Корно к беспощадной, гнетущей действительности. Каждый почувствовал тяжесть этого удара и в испуге еще глубже забрался в свою раковину

В тот день на заре арестовали Уго.

Забрезжил рассвет. Уго еще дремал, а Джезуина, стоя у плиты, варила ему кофе; и вот явилась полиция, и его увели. Увели от теплой еще постелей, от объятий любви. Джезуина помогла Уго надеть пиджак. Она поцеловала его в губы и шепнула без дрожи в голосе:

— Ничего мне не говори! Ты видишь — я спокойна!

Несколько агентов остались для «производства обыска»: для них не представляло труда обнаружить «компрометирующие документы», но они нарочно потратили на это много времени. Джезуина молча смотрела, как в ее доме все переворачивают вверх дном.

В ее доме, создававшемся изо дня в день, где каждая вещь, каждая безделушка, каждая мелочь приносили радость, прибавляя крупицу счастья, теперь хозяйничали полицейские, передвигали мебель, топтали и шарили повсюду, словно желая все уничтожить… В этом доме Уго растил ее день за днем, вливая свет познания в ее смятенную душу» уча Джезуину не столько словами, сколько делом, показывая, кто ее друзья и кто враги, навсегда освобождая от прошлого, еще долго омрачавшего ее дух. Но черная тень рассеивалась с каждым днем все больше, и наконец Джезуина стала думать о том, что осталось позади, как о пережитом какой-то другой женщиной, которая лишь внешне походила на нее. И даже мало походила, ибо Джезуина сама видела, что становится красивее или, во всяком случае, более энергичной и живой. Вот именно — более живой.

Живой! А прошлое было мертво. И не только потому, что Джезуина хотела, чтоб оно умерло, как это получилось у Освальдо; оно само по себе умерло в ней, в ее душе. Но Джезуина сохранила от этого прошлого нечто поучительное, трудноопределимое — то, что она называла «опытом».

— В жизни можно ошибаться, если не знаешь, что хорошо и что плохо. Но уж если раз поймешь — больше ошибиться нельзя, — говорила она.

Ей казалось ненужным пояснять, что избавление от ошибок приходит не потому, что должно избегать их, а потому, что, пройдя через заблуждение, в него невозможно впасть снова, словно ты приобрел иммунитет к болезни Ибо и отход Уго от партии после кулачного внушение полученного от Мачисте, и все мысли, обуревавшие его вплоть до Ночи Апокалипсиса, и житье Джезуины у Синьоры со всей его грязью — все это было у молодых супругов, при всем различии их проступков, заблуждением одного и того же рода: искажением присущей им здоровой нравственной основы. Сначала Уго и Джезуину связало пережитое отчаянье, несчастье, столь различное у них. Потом постепенно, помогая друг другу, они вернули себе душевное равновесие, подавленные, но не утраченный чувства. И достаточно было молодым людям оказаться рядом и однажды вечером простыми словами открыть друг другу свои сердца, как они вновь обрели свою прежнюю искренность и непосредственность. И вот из уважения родилась любовь. И ныне «они живут душа в душу», говорили товарищи из района Меркато, навещавшие их теперь чаще, чем корнокейцы. Они все сказали друг другу, не было меж ними ни тайного сговора, ни безотчетного замалчивания. Молодые и чистые, они завоевали друг друга. Их любовь была простым, естественным чувством, они любили друг друга сильно и горячо. И, участвуя в политической борьбе, сознательно сражались за то дело, с которым нерасторжимо связана была их любовь, их судьба.

Однако за последнее время Уго мучился угрызениями совести, которые разделяла и Джезуина. Литейщик, когда они ему об этом рассказали, в шутку назвал эти переживания «приступом аскетизма». Уго говорил:

— Я борюсь за дело трудящихся, сам думаю и другим твержу насчет пролетариата, капитализма, эксплуататоров и эксплуатируемых, а кто я сам как частный гражданин? Кто? Торговец! Хоть и в малых масштабах, а я живу на прибыль! Я поджидаю на площади крестьянина и покупаю у него овощи, которые он вырастил в поте лица. Плачу ему, скажем, четыре сольдо, а продаю за шесть! Какой же я трудящийся? Что я произвожу? У меня было настоящее ремесло, я бросил его и, должен честно признаться, бросил из-за того, что мало зарабатывал!