Хилари Мантел - Фладд

Она наполнила раковину, глядя, как бежит из кранов вода, взяла мягкую тряпочку и с ног до головы вымылась ароматным мылом, затем наполнила раковину еще раз, чистой, почти холодной водой, и снова обтерлась тряпочкой, думая про себя: «Люди живут так всегда, они могут мыться хоть каждое утро».

Из уличной одежды у нее был только костюм. Привычный, он уже не казался таким ужасным, и, надевая его, Ройзин О’Халлоран думала, что есть заботы поважнее чужого мнения.

Она заправила постель, затем села и проплакала пять минут, по часам, чувствуя, что на слезы ей отпущено ровно столько и ни секундой больше. В конце концов, она всегда знала, что Фладд уйдет; у нее и мысли не возникало, что будет иначе.

Когда ее пять минут истекли, Ройзин О’Халлоран вновь подошла к раковине, намочила уголок тряпочки под холодным краном и промыла глаза, затем выпрямилась, глянула на свое отражение в зеркале и повязала голову клетчатым платком: пусть чужое мнение и не важно, будет обидно, если ее задержат и отправят в сумасшедший дом. Наконец она шагнула к окну и раздвинула шторы. В комнату хлынула волна света, озарив гардероб, тумбочку и свежезастеленную кровать. Ройзин О’Халлоран отступила на шаг и в изумлении оглядела номер.

Потом она робко прошла по коридору, мимо огромных, мутных от копоти окон, завешенных алыми бархатными шторами с золотыми кистями, словно у кардинальской шапки на гербе, спустилась по широкой мраморной лестнице и приблизилась к алтарю красного дерева. Давешний субъект вежливо пожелал ей доброго утра. Она предложила заплатить по счету, и субъект удивленно ответил, что доктор уже заплатил. А где сам доктор, полюбопытствовал субъект. Уже уехал, сказала Ройзин.

А, ясно, тогда и вам лучше уйти прямо сейчас, миссис Фладд, проговорил субъект совсем другим тоном, на что она заметила кротко, что уже уходит, вот и сумка при ней, разве он не видит? Вы могли бы позвать портье, мадам, произнес субъект, незачем было утруждаться самой, а когда она отдала ключи и двинулась к выходу через мраморный вестибюль, похожий на заледенелое озеро, до нее долетели его слова, обращенные к товарищу: «Знаешь, Томми, я двадцать лет тут работаю и уж думал, любую из них отличу за милю, но такую чудную шлюху мне еще видеть не доводилось».

То был редкий на севере Англии день, когда бледное солнце играет на каждом черном сучке зимнего дерева, когда иней позолотой искрится на тротуарах, а высокие дома, эти храмы коммерции, сияют, будто сделанные из дыма и воздуха. Тогда город отбрасывает арктическую суровость, а его жители всегдашнее обиженное недовольство. На злобных лицах проступает дружелюбие, как будто бледное солнце согрело черты и растопило сердца. Конторским служащим хочется слушать Моцарта, есть венские пирожные и пить кофе с ароматом инжира. Уборщицы напевают, возя по полу швабрами, и щелкают низкими широкими каблуками, словно танцовщицы фламенко. Каналетто останавливается на мосту Блекфрайарз сделать набросок, по Манчестерскому каналу снуют гондолы.

Ройзин О’Халлоран быстро шагала в сторону станции. Она прошла под рекламными щитами на Лондон-роуд, и если кто-нибудь приметил ее саржевый костюм и черные парусиновые туфли на резиновой подошве, то счел их милой оригинальностью. Глаза щипало, щеки горели, но то был бодрящий холод, и все вокруг — искрящиеся золотом тротуары, лица манчестерцев, цветные картинки над головой — казалось созданным за одну ночь в ходе какого-то хитроумного процесса: чистые лица, дивные рекламные щиты, тротуары без единого пятнышка. «Я могу поехать куда угодно, — думала она. — Например, в Ирландию. На корабле. Если захочу. Или в другое место».

Вступив в гулкую темноту Лондонского вокзала, полную дыма и паровозных гудков, Ройзин О’Халлоран аккуратно поставила саквояж между ног, прочла табло отправления и выбрала поезд, который приглянулся ей больше других.

Отец Ангуин проснулся поздно. Мисс Демпси принесла ему чай в постель — впервые за все время, что они прожили под одной крышей. «Дщери Марии» возмутились бы, — подумала она, — если бы узнали, что я вошла в комнату священника, когда тот в постели. Наверное, с позором выгнали бы меня из сестринства».

По крайней мере чай придаст ему силы для предстоящего дня, когда надо будет отвечать на трудные вопросы и придумывать ловкие объяснения. Когда-нибудь мы вспомним недавнее время и назовем его эпохой чудес. Мисс Демпси тронула то место на губе, где раньше была бородавка; всякий раз, проходя мимо зеркала («Надо будет повесить их еще, в каждой комнате!»), она смотрела на свое отражение и улыбалась.