Хилари Мантел - Фладд

Закончилось время урока. Филомена выстроила детей и повела их по дороге. Солнце пробилось сквозь тучи и теперь слабо светило за голыми ветками деревьев.

— Смотрите, малиновка! — сказала она, указывая в канаву, где между сухих листьев прыгала птичка с буровато-серой спинкой.

— Да, сестра, — послушно ответили дети. Они смотрели туда, куда она указывала, но не видели птицу, потому что не понимали, кого надо высматривать. Они знали воробьев. Голубей. И все.

Строем они обогнули поворот дороги; навстречу, оживленно беседуя с Агнессой Демпси, шел отец Фладд.

Сестра Филомена велела детям остановиться и пропустить священника. Когда тот поравнялся с ними, они хором протянули нараспев: «Добро-е-е утро-о-о, отец Фладд. Добро-е-е утро-о-о, мисс Демпси».

Они так говорили с пяти лет; это было первое, чему их научили в приготовительном классе. Иногда Филомене казалось, что если она еще раз услышит это хоровое завывание, то возопит от ужаса и отчаяния, сядет на землю, разорвет свои одежды, посыплет голову пеплом, дабы искупить глупость мира сего. Христос отдал жизнь, стремясь избавить нас от бремени греха, но, насколько Филомена могла судить, и пальцем не шевельнул, чтобы спасти нас от нашей глупости. Пока она думала обо всем этом, сердце у нее забилось сильнее. Ей казалось, что оно поднимается к горлу, трепещет и бьется в тесном пространстве; никто не увидит его под рясой, а будь она обычной женщиной, в юбке и блузке? Люди бы толкали друг друга в бок и говорили: «Глянь, у бедняжки сердце рвется наружу!» Мысль удивила и напугала ее: она, монахиня, подумала о себе как о женщине! Кровь прихлынула к лицу, руки задрожали.

— Доброе утро, дети, — бодро произнес отец Фладд.

Агнесса Демпси улыбнулась, не разжимая тонких губ.

Фладд скользнул по Филомене глазами, важно кивнул и пошел дальше, продолжая говорить с мисс Демпси чуть более приглушенным тоном. Агнесса Демпси замедлила шаг. Она через плечо посмотрела долгим взглядом на молодую монахиню, которая уже отвернулась, опустила глаза и взялась правой рукой за деревянное распятие на груди. Впрочем, недостаточно быстро: мисс Демпси успела заметить выражение ее лица — смесь страха и желания, еще не разложившихся на элементы и не соединившихся во что-то новое по воле другого человека. Агнесса печально и взволнованно тронула бородавку. «Я все в жизни упустила, — подумала она. — Даже у монахини больше надежд, чем у меня. Девственница может увидеть единорога. Старая дева — нет».

На сей раз, подходя к исповедальне, Филомена уже знала, что там Ангуин. Она встала на колени, почувствовав запах гуталина и табака, и пошла шпарить без запинки:

— Прости меня, отче, ибо я согрешила. Прошлый раз я исповедовалась совсем недавно. У меня к вам вопрос. Мой друг-немец почти не говорит по-английски…

— О, здравствуй, дорогая, — сказал священник.

— …и хочет исповедаться, но, к несчастью, ни один священник в здешних краях не понимает по-немецки. Должен ли мой друг исповедоваться через переводчика?

— Хм. — Отец Ангуин задумался. Он никогда не сталкивался с этой проблемой непосредственно, хотя первое время с трудом разбирал речь федерхотонцев. — Знаешь что, — сказал он наконец, — пусть твой знакомый возьмет немецко-английский словарь и найдет, как называются его грехи. А чтобы сказать, сколько раз он их совершил, пусть выучит английский счет, это несложно. Тогда он сможет передать в исповедальню записку. Хотя… лучше в таком случае предупредить священника заранее. Я бы растерялся, если бы иностранец стал совать мне через решетку листок бумаги.

— Так это лучше, чем переводчик?

— Если дело срочное, я бы не исключал переводчика. Людям сложновато объясниться, даже когда они говорят на одном языке, ты согласна? — Он помолчал. — Никто не должен оставаться в грехе и одно лишнее мгновение. Особенно человек, оказавшийся на чужбине. В путешествии всегда может случиться несчастье.

— И если исповедь происходит через переводчика, то переводчик, как и священник, должен хранить ее тайну?

— Естественно.

Вновь наступило короткое молчание. Потом отец Ангуин спросил:

— Тебе есть что сегодня мне рассказать? О себе?

— Нет, отче.

— Ты по-прежнему борешься со своим искушением? Искушением согрешить. Или оно прошло?

— Нет. И даже…

— Я о тебе молился, — перебил отец Ангуин. Он слышал дыхание за решеткой; сбивчивое, как будто девушка сдерживает рыдания. — Еще вопросы сегодня есть?

— О да, много.