Хилари Мантел - Фладд

Она сказала:

— Отец Фладд, вы ведь не настоящий священник? Я с самого начала догадывалась.

Фладд не ответил. Это и понятно, подумала она. Однако его лицо как будто разгладилось, согретое ее жаром, и даже всегдашняя мертвенная бледность уступила место чуть более теплому оттенку.

— В моем прежнем ремесле, которое я уже позабыл или по крайней мере которое давно не практикую, есть нечто, называемое у нас «нигредо» — процесс почернения, распада, омертвения. И есть альбедо, то есть выбеливание. Тебе понятно?

Она как будто испугалась; глаза расширились, лицо стало напряженным.

— Что это за ремесло?

— Глубочайшая наука, цель которой — освобождение духа от материи. Этим надлежит заниматься каждому.

— То же делает и убийца, когда убивает. Это глубочайшая наука?

— Есть то, что человек должен убить в себе.

— А, знаю, — устало проговорила она. — Плоть и ее желания. Мне это твердят с семи лет, тошно слушать.

— Вообще-то я имел в виду другое. Я хотел сказать: в жизни бывает время, когда надо убить прошлое. Истребить себя прежнего. Вырубить под корень знакомый мир. Это трудно и очень болезненно, однако лучше поступить так, чем оставить душу в темнице обстоятельств, которые она не в силах более выносить. Темницей может быть образ жизни, который прежде тебя устраивал, а теперь тяготит, или мечта, которую ты питаешь по старой памяти, хотя давно из нее выросла. Прискучившее удовольствие. Пустые надежды, сестра, вот клетка, в которой душа чахнет, словно больной зверь в зоопарке. Когда реальность у нас в голове расходится с реальностью мира, мы изводимся… — Он оборвал фразу и глянул на ее черный крест, на саржевую рясу, на шерстяную фланель под саржей, на кожный покров, и от его взгляда грудь у Филомены зачесалась и засаднила. — Изводимся, — повторил Фладд. — Ощущаем раздражение. Зуд. Жжение. И я не совсем уверен, что надо так уж умерщвлять плоть. У нас есть присловье: «Если бы в нашей работе не было бы земли, то воздух улетел бы прочь, огонь лишился бы горючего материала, а вода — сосуда» [39] Из «Symbola aureae mensae «(«Символы золотого стола») Михаэля Майера. Майер (1568–1622) — немецкий розенкрейцер, алхимик, врач, товарищ и коллега Роберта Фладда. Фраза в переводе О. О. Чистякова приведена по книге Карла Густава Юнга «Mysterium Coniunctionis», в которой она цитируется. .

— Красиво, — сказала она. — Как псалом. Вы часом не бродячий протестантский проповедник?

— Нам надо приспособиться к нашему телу, найти в нем хорошие стороны. Иначе, как ты сказала, палачи были благодетелями. К тому же благодать не упраздняет природу, но совершенствует ее [40] Фома Аквинский, «Сумма теологии», пер. В. П. Гайденко: «Ведь коль скоро благодать не упраздняет природу, но совершенствует ее, надлежит, чтобы естественный разум служил вере, так же как естественная склонность воли уступает любви и послушна ей». .

— Кто это сказал?

— Хм… — Фладду не хотелось щеголять громкими именами. — Святой Фома Аквинский.

Филомена подняла руку, на которой Фладд недавно разглядел звезду счастливой судьбы, и легонько тронула его за плечо.

— А, — сказала она. — Ясно. Он всегда был мне хорошим другом.

Они вышли на кочковатое поле, и Фладд взял ее под локоток. Филомена надеялась, что снаружи им будет так же тепло и хорошо, однако Фладд замкнулся в молчании, а его рука на ее локте была холодной и даже как будто бестелесной. Впереди, в низине, ветер гнал тучи над печными трубами Федерхотона. Филомена обернулась на темную громаду вересковой пустоши. Внезапно пришло отрезвление, а следом за ним — страх.

Священник… чужой мужчина вел ее сквозь сумрак уверенно, как будто хорошо знал дорогу, хотя с приезда в Федерхотон бывал на старых огородах от силы раз пять. Он безошибочно свернул на тропу к монастырю. Наверное, отец Фладд ест много моркови, подумала Филомена, он явно видит в темноте.

— Там впереди лестница через изгородь, — сказал Фладд. — Справишься?

Он перелез первым. Филомена последовала за ним и уже перекинула ногу в толстом шерстяном чулке через верхний брус, когда по другую сторону материализовалась человеческая фигура. Впечатление было такое, будто она возникла из канавы.

— Добрый вечер, — сказал Фладд. — Это же вы, мистер Макэвой?

Филомена не видела лица Макэвоя, но отчетливо представила его взгляд, словно говорящий: «Да, молодой человек, вы еще узнаете, кто я таков». Однако когда табачник подошел и включил карманный фонарик, выражение у него было самое обычное — добродушно-лукавое.