Хилари Мантел: Фладд

— Следующее десятилетие, отец Ангуин, станет десятилетием единения. Десятилетием мира и согласия. Десятилетием, когда христианское сообщество должно сплотиться и забыть старые распри.

В гостиную с подносом вошла Агнесса Демпси.

— Ну раз уж вы настаиваете, — сказал епископ.

Когда мисс Демпси вышла — не сразу, ее колени из-за сырости плохо гнулись, — священник спросил:

— Десятилетием, когда будет зарыт топор войны?

— Десятилетием примирения, десятилетием согласия и единомыслия.

— Ума не приложу, о чем вы толкуете, — сказал отец Ангуин.

— О духе экуменизма, — отвечал епископ, — и не говорите мне, что не ощущаете его дуновения! Что до вас не долетают молитвы миллионов христиан!

— То-то я гляжу, мне дует в шею.

— Я опережаю свое время? — вопросил епископ. — Или это вы, отец Ангуин, предпочитаете закрыть глаза и уши перед ветром перемен? Налейте мне чаю, не люблю перестоявший.

Священник подал гостю чай, тот аккуратно взял горячую чашку, сделал обжигающий глоток. Затем расставил ноги, заложил свободную руку за спину и тяжко вздохнул.

— Утомился, — заметил отец Ангуин тихо, но не про себя. — Устал от меня. Чай достаточно горячий? Не перестоял? Виски долить? — Священник повысил голос. — Мне невдомек, о чем вы толкуете.

— Вы слышали о богослужениях по-английски? — спросил епископ. — Вы о них думали? Я думаю о них постоянно. В Риме есть люди, которые о них думают.

— Я этого не одобряю, — покачал головой отец Ангуин.

— Дорогой мой, лет через пять, да что там, раньше, у вас не останется выбора!

Отец Ангуин поднял глаза.

— Вы хотите сказать, чтобы служба была понятна молящимся?

— Именно так.

— Пагубная затея, — внятно сказал священник. — Чушь несусветная. — Затем, громче: — Если вы считаете, что латынь для них слишком хороша, я не удивлюсь. Но тут у нас главная беда, что они и родной-то язык знают еле-еле.

— Я слышал, — сказал епископ. — Жители Федерхотона не слишком образованны. Спорить не буду.

— А что прикажете делать мне?

— Все, что может способствовать их благу. Я не говорю о муниципальном жилье, с ним тут проблема…

— Requiescant in расе[2] Да упокоится с миром (лат.)., — пробормотал отец Ангуин.

— Зато они получают бесплатные очки и зубные протезы! В наше время, отец Ангуин, нам всем надлежит заботиться о благосостоянии паствы, а ваша цель — наставить ее в делах духовных. У меня для вас есть несколько советов, надеюсь, вы их не отвергнете.

— Интересно, с какой стати мне внимать советам старого дуралея? — спросил священник довольно громко. — И почему бы мне не быть Папой в собственном приходе? — Отец Ангуин поднял голову. — Всегда к вашим услугам.

Епископ поджал губы и довольно долго смотрел на него каменным взглядом, потом сделал второй глоток.

— Я хочу осмотреть церковь, — сказал он.

Здесь, в самом начале, будет уместно рассмотреть топографические особенности городка Федерхотон, а также нравы, повадки и внешний вид его обитателей.

Вересковые пустоши окаймляют его с трех сторон. С улиц окружающие холмы похожи на собачью спину с торчащей на загривке шерстью. Собака спит, свернувшись клубком. Не буди лихо, пока оно тихо, рассуждают местные. Федерхотонцы ненавидят природу. Их лица обращены к четвертой стороне, к железнодорожным путям, ведущим в черное сердце промышленного севера: Манчестер, Уиган, Ливерпуль. Федерхотонцы не горожане — они лишены любознательности. Впрочем, назвать их сельскими жителями язык не повернется: корову от овцы местные отличат, но им дела нет до овец и коров. Их дело — хлопок вот уже почти столетие. В городке три фабрики, однако вы не найдете там деревянных башмаков и шалей, ничего живописного.

Летом вересковые пустоши казались черными. На возвышенностях маячили темные фигурки — инспектора по защите водных ресурсов, в складках холмов прятались озерца цвета тусклого олова.

Первый осенний снегопад, ко всеобщему удовольствию, делал дорогу через пустоши в Йоркшир непроходимой. Снег лежал всю зиму — только в апреле на холмах появлялись робкие проталины, — а окончательно сходил лишь к маю. Словно сговорившись, жители Федерхотона не замечали вересковых пустошей и никогда их не обсуждали. Какой-нибудь чужак разглядел бы в окружающих видах мрачное величие, но только не местные. Они просто не смотрели в ту сторону и категорически не разделяли романтических воззрений Эмили Бронте. Еще чего. При одном намеке на что-нибудь этакое они хмуро опускали взгляд на собственные шнурки. Вересковые пустоши были в их глазах чем-то вроде огромного погоста. Позже в округе случились печально известные убийства, и для жертв пустоши и впрямь стали погостом.