Давид Фогель - Брачные узы

— Ты не такая дурная, — сказал Гордвайль, глядя ей в глаза, — я знаю, ты вовсе не такая дурная… И ребенка ты будешь любить как я, даже больше, я знаю…

— Да что ты знаешь! А ребенок… — еще посмотрим! Если захочу! А не захочу, так и избавлюсь от него! И тебя это никак не касается! Сколько раз я тебе уже говорила!

Но Гордвайль был уверен в том, что ребенок будет. Если, конечно, не приключится какой-нибудь непредвиденной беды, ребенок будет. И все Теины угрозы не могли омрачить его настроение, в его душе жила надежда на лучшее.

— Как ты думаешь, — перевел он разговор в другое русло, — у меня еще есть время побриться? Или отложить на завтра? Если ты голодна и хочешь поесть прямо сейчас, то конечно…

Он провел пальцами снизу вверх по щетине на подбородке, не бритой уже два дня, вслушиваясь в легкий шорох, какой бывает, когда проводишь щеткой по платью.

Тее хотелось еще почитать, и она разрешила ему побриться.

— Если так, мне нужен свет. Ничего не видно.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Я имел в виду, — осторожно выговорил Гордвайль, — чтобы ты пересела сюда, на диван, а лампу поставим на стол, и тогда нам обоим будет светло.

— Ну уж нет! Передвинь стол, вот тебе и будет светло. А лампа останется здесь!

Что ж, ничего не оставалось, и Гордвайль вдвинул стол по длине между кроватью и диваном и расположился у дальнего его конца, рядом с дверью. Он плохо различал свое лицо в маленьком зеркале, которое поставил перед собой, поскольку свет падал на него издалека, и в конце концов устал то и дело смотреть в зеркало. Он давно уже привык скоблить подбородок на ощупь. Как всегда, выскабливание лица бритвой доставило ему странное, необъяснимое удовольствие, и он посвятил этому занятию больше времени, чем было нужно.

— Что это, кролик, ты сегодня возишься с этим так долго? — не поднимая головы, спросила его жена с легким укором.

— Сейчас, — сказал Гордвайль. — Сию минуту кончу.

Затем он вернул стол на место, умылся и занялся ужином. Открыл коробку сардин и выложил их на блюдо, потом они сварили рис, Tea сама занималась его приготовлением. Затем сели есть. Tea ела нехотя, пока не вспомнила, что у них есть коньяк.

— А где коньяк? Ты что же, прячешь его от меня, глупец?!

Гордвайль неохотно поднялся с места, достал и протянул ей бутылку.

— Вовсе я не прячу… — пробормотал он. — Просто забыл…

Он плеснул себе тоже.

Tea вдруг спросила:

— Что-то давно уже не видно Перчика. В кафе не появляется. Ты не знаешь, что с ним?

— Знаю. А зачем тебе Перчик?

— Так. Его совсем не видно. Я слышала какую-то длинную историю. А Ульрих сказал, что тебе все известно досконально.

— Ничего интересного. Сын Врубичека переломал ему кости, и теперь он валяется в постели. А я ведь предупреждал его, подлеца. Я его загодя предостерег, но он не послушался. Вот и поплатился теперь.

— Славное дело! — рассмеялась Tea. — Видно, он его отделал как следует. А жена? Чья она жена?

— Младшего Врубичека. Они помирились.

— А ты, конечно, повсюду должен сунуть нос, а, кролик?

— Я не сую нос! Я его предупреждал для его же пользы. Да и Йоханн просил меня поговорить с ним. Он только радоваться должен, что так легко отделался. Могло быть гораздо хуже.

— Ты думаешь, он вчинит иск?

— Сомневаюсь. Такую глупость он не сделает. Пойти на публичный скандал? Кроме того, он боится своей жены. Ей-то он наверняка понарассказывал с три короба всяких небылиц.

— А как все стало известно?

— Йоханн рассказал мне, а я — Ульриху. А не будь подлецом!

— Когда это произошло?

— Недели две назад.

— Вечером?

— Да. Йоханн следил за женой до места свидания. Как только они углубились в переулок, Йоханн налетел на него. Жена сразу убежала.

Рассказ доставил Тее видимое удовольствие. Она без конца выспрашивала подробности, много смеялась и хотела знать все совершенно точно. Гордвайлю же эта история скоро наскучила, и в конце концов он сказал, что больше ему ничего не известно.

После ужина, затянувшегося на этот раз дольше обычного, Гордвайль вышел на кухню согреть кофе, потом они пили его с коньяком. Теей овладело игривое настроение, она уже полностью примирилась с пустым и скучным вечером. С сигаретой во рту слонялась она по комнате, время от времени щипая и теребя мужа.

— Хочешь, — неожиданно сказал Гордвайль, — я немного почитаю тебе из Нового Завета?

— Отлично! Правда, прекрасная мысль!

Он очистил стол, достал Новый Завет, маленькую книжицу в стандартном черном переплете, и тихим приятным голосом стал читать из Евангелия от Матфея о рождении Иисуса. Так он читал с полчаса, жена сидела против него, подперев голову рукой, и беспрестанно курила. Закончив, он оставался какое-то время без движения. В комнате ощутимо властвовала странная, словно каменная, тишина. Верхняя часть комнаты, как и прежде, была погружена в полумрак. У Гордвайля возникло какое-то чувство, похожее на смущение, объяснить которое он не мог. Прочитанное вдруг показалось ему чрезвычайно наивным, пустым и начисто лишенным поэзии. Осталось лишь неприятное послевкусие, какое бывает, если долго мусолить во рту жевательную резинку…