Давид Фогель - Брачные узы

— Ничего, совсем ничего! — ответил он шепотом, словно самому себе, и тотчас добавил: — Просто эта жуткая давка…

Tea и доктор Астель шли впереди, Лоти и Гордвайль за ними. Они проследовали под мостом с проложенным по нему полотном железной дороги и вышли на Хаупт-аллее, где от одиноких фонарей, сильно удаленных друг от друга, сочилось бледное сияние, неспособное разогнать вязкую темноту, наползавшую из гущи деревьев по сторонам аллеи. Вечер был прохладным, небо вызвездило, и здесь, в этой прохладе, чувствовалась какая-то сырость. Чем дальше они удалялись от входа, тем глуше становился гомон голосов народного Пратера, подобный отдаленному рокоту огромной фабрики. Лоти и Гордвайль шли молча. Время от времени до них доносились сдавленные смешки какой-нибудь парочки, скрывавшейся в темноте под деревьями. Иногда одинокий полицейский неожиданно выныривал из темноты прямо перед носом, словно вырастая из-под земли, больше похожий на вора, от которого он был призван охранять; поравнявшись с гуляющими, он бросал пронзительный взгляд на их лица и удалялся наискосок на другую сторону аллеи.

Лоти вдруг вкрадчиво сказала:

— Я много думала о вас, Гордвайль. Там, в горах. У меня было время для этого. Сокровенная тишина в горах располагает к размышлениям. И мне не раз думалось, что вам выдалась трудная и особенная судьба…

Она запнулась на мгновение и продолжила:

— Не знаю почему, но с первого момента нашего знакомства я чувствовала в самой сути вашего характера что-то темное, недоступное пониманию, что, возможно, вы и сами не в состоянии постичь. Быть может, это можно назвать «метафизической сущностью»… С другими людьми я никогда не ощущала ничего подобного. И всегда, когда я так чувствую, во мне просыпается страх… Не вы его внушаете, нет, это страх за вас, страх, который вы должны были бы ощущать… В последнее время этот странный страх почти не покидает меня, присутствует постоянно, не так, как раньше, когда, бывало, он проскальзывал редко-редко и сразу исчезал. Теперь же он укоренился во мне и не желает меня отпускать… Бывает, когда я занята чем-нибудь посторонним, чтением или рукоделием, или разговариваю с кем-нибудь и вдруг, без всякой видимой причины, начинаю ужасно волноваться, и сразу же во мне просыпается тревога: «Ой, не случилось ли с ним чего?» И не могу успокоиться, пока не увижу вас, или пока не узнаю, что с вами ничего не произошло… Как если бы вам постоянно угрожала какая-то опасность, Гордвайль…

«Вот, и тут нет счастья и покоя… как и везде…» — подумал Гордвайль. И все же теплые слова Лоти отчасти рассеяли его печаль и чувство одиночества. Рука его непроизвольно сжала с силой руку девушки, словно в знак признательности. Он проговорил с деланной игривостью:

— Глупости, Лоти! Для тревоги нет никаких оснований! Со старым греховодником, вроде меня, разве может приключиться что-нибудь дурное!..

Лоти молчала. Они миновали «Третье кафе» и пошли дальше, ступая по скрипящему гравию. Было уже, должно быть, около половины десятого. Tea и доктор Астель развернулись и пошли им навстречу. Доктор Астель пригласил всю компанию поехать к нему домой на стаканчик вина. И, когда оказалось, что все согласны, они двинулись к бывшей неподалеку трамвайной остановке и поехали в центр города.

Доктор Марк Астель работал вместе с братом. Тот был несколькими годами старше него и уже успел создать себе имя знающего адвоката. Вот уже больше года и имя Марка Астеля смотрело с квадратной латунной таблички сбоку от парадной на улице Волльцайле, 7: «Доктор Рихард Астель и доктор Марк Астель, дипломированные адвокаты. Гражданские дела, финансовые сделки и т. д., и т. п.». Он родился в семье коренных венцев и вырос в городе. Образование его было последовательным: средняя школа, университет, в возрасте двадцати двух лет он получил диплом — без особого труда, но и без отличия. Он ясно видел жизненный путь перед собой — в полном согласии с семейными традициями и собственным уравновешенным характером; так жил его отец, тоже адвокат, так живет его брат, так будет жить и он, доктор Марк Астель, тихой гражданской жизнью, без взрывов страстей и резких поворотов, жизнью мирной и обеспеченной. Судьба была благосклонна к нему даже во время войны. Он был взят в плен через несколько недель после призыва и всю войну провел в лагере военнопленных во Франции. Прошло уже шесть лет с тех пор как, вернувшись из плена, он стал работать вместе с братом, и все в его жизни было разумно и правильно, исключая отношения с Лоти Боденхайм, которая то отвергала его, то приближала к себе, повинуясь своим мимолетным настроениям, и не было никакой возможности добиться в этих отношениях определенности.