Давид Фогель - Брачные узы

Густл поправляла перед зеркалом прическу, и довольная усмешка скользила по ее разгоряченному лицу. Гордвайль же испытывал некоторое неудобство. Он был немного смущен, и если бы мог, то тотчас ушел бы. Он все еще сидел на диване. От стеснения снова вынул трубку и стал набивать ее с нарочитым старанием. Затем встал и подошел к столу в полной растерянности, не решаясь посмотреть в сторону Густл. Та подошла к нему сзади, нерешительно ступая, остановилась сбоку от него, словно колеблясь, и мгновенно припечатала к его щеке, левой щеке, горячий поцелуй. Она первая нарушила напряженное молчание:

— Простите, господин Гордвайль, я пойду сварю кофе!

И выскользнула из комнаты.

Гордвайль уселся на стул. Из кухни донеслось отрывистое звяканье посуды, и сразу же снова стало тихо. Гордвайль вдруг вспомнил утреннюю пощечину и снова ощутил боль в левой щеке. «Э, пустое!» — сказал он громко и, попытавшись изгнать гнетущее это воспоминание, стал, не отрываясь, смотреть на седую женщину с младенцем на руках, показавшуюся в одном из окон доходного дома напротив.

Со дня знакомства с Теей он впервые вступил в физическую связь с другой женщиной. И на этот раз не нес за это ответственности: все произошло само по себе, словно по велению какой-то жестокой внешней силы, властно принудившей его к этому. Гордвайль не считал себя виноватым, но пребывал в каком-то странном, незнакомом состоянии, словно освободился на миг от нескольких досаждавших ему вещей, как человек, который долго задыхался в затхлом воздухе тесной комнаты, а потом распахнул на минуту окно и стал жадно глотать свежий воздух. Разные обиды, камнем лежавшие у него на сердце, теперь были словно отплачены. Казалось, что и власть Теи над ним пошатнулась в какой-то степени. Выходило, что не таким уж полностью потерянным человеком он был и не стоило совсем ставить на нем крест. В некотором смысле происшествие вернуло ему малую толику душевного равновесия и ненадолго сняло напряжение, в котором он постоянно пребывал. Гордвайль ощутил все это как-то притупленно. Его вдруг наполнила веселая уверенность в себе, какой он не чувствовал уже давно. Он ощутил, как возвращается к нему его личное достоинство, истинное и сущностное, достоинство мужчины, и в этот момент он был убежден, что с этих пор все будет так, как должно быть. Ему представилось, что там, дома, уже сидит Tea и с нетерпением ждет его. Откроет книгу и, передумав, выпустит ее из рук: слишком уж велико нетерпение, чтобы можно было читать. Вот она опрокидывается навзничь на диван и зажигает сигарету. Затягивается несколько раз и отбрасывает ее и снова вскакивает с места. Выходит и спрашивает у старухи-квартирохозяйки о нем, Гордвайле, когда он ушел, в котором часу точно, и не сказал ли, когда вернется. Гордвайль будто воочию видит и слышит все это. Вот старуха говорит своим шепотком: «Э-э, достойный человек, господин Гордвайль, очень достойный человек, ай-ай-ай! И притом тихий и любезный, пс-с-с!» Вот Tea возвращается в комнату, подходит к окну и смотрит вниз, отходит и начинает ходить по комнате, и снова берет книгу со стола, открывает ее, и вот, стоило лишь какому-то необычному повороту в повествовании на миг захватить ее внимание, как дверь открывается и входит он, Гордвайль. Вся сияя от любви, Tea подбегает к нему и бросается ему на шею: «Кролик, малютка мой, единственный мой, где ты был так долго? Я тебя будто целую вечность не видела. Уж подумала, не случилось ли что с тобой, не дай Бог. Мне вдруг стало так одиноко, что казалось, сейчас я умру. Вокруг пустота, будто никого у меня не осталось, ни единого человека в целом мире. Нет, нет, мой милый, не надо оставлять меня так, одну-одинешеньку. Я не переношу одиночества, без тебя я словно опустошенная. Никогда больше не покидай меня. Я всегда буду с тобой, где бы ты ни был». И Гордвайль отвечает совершенно серьезно (губы его действительно двигались в этот миг): «Конечно, конечно, моя дорогая, как ты могла подумать, что мне хорошо одному?.. Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? Что я готов жизнь за тебя отдать?» — «А Густл?» — «A-а, пустое! Все это от переживаний и тоски. Потому что я думал, что ты меня совсем не любишь, что я ничего не стою в твоих глазах, и поэтому мне было очень-очень плохо… Но больше этого не будет! Густл не занимает никакого места в моей жизни. Неужели ты хоть на миг могла поверить, что Густл может что-то значить для меня? Но теперь, когда я вижу, что ты меня любишь, все забыто, будто и не было ничего, и не стоит обращать на это внимания…»