Давид Фогель - Брачные узы

— Ну, до этого я еще не дошел, — шутливо ответил Гордвайль.

Лоти, все время изучающе смотревшая на него, наконец спросила:

— А как его назвали?

— Мартин, — ответил Гордвайль, внимательно посмотрев на Лоти, чей голос показался ему беззвучным, глухим, совсем не таким, как прежде, словно во всех словах ее сквозило отчаяние. Но лицо ее ничего не выражало.

Они двинулись и молча пошли вперед по аллее. Прошли между двумя рядами занятых гуляющими скамеек и, дойдя до киоска, торговавшего прохладительными напитками, свернули направо и, идя вдоль ограды, обошли сад по кругу, выйдя по другую сторону круглой цветочной клумбы. Духота начала спадать: в воздухе все больше ощущалось наступление вечера, несущего приятную прохладу. И настроение Гордвайля тоже сделалось вдруг легким, воздушным, прозрачным. Ощущение мощного, незамутненного счастья переполнило его. Посреди Народного сада было немало почти уже взрослых девушек, погруженных в чтение романов, и в лице каждой читавшей проступало отчетливое сходство между нею и, конечно же, таинственной и нежной героиней книги. Увлеченные романами, они не замечали молодых людей, десятый раз кряду проходивших мимо них по аллее. Юная незрелость сквозила во всем их виде, и возбуждение, вызванное чтением, только подчеркивало это. На взятых напрокат стульях сидели также и молодые женщины, по всей видимости, недавно вышедшие замуж. Те поджидали со службы мужей. Вязали, вышивали или тоже читали, но с меньшим воодушевлением и жертвенностью, и широко открытые их глаза не пропускали ни одного мужского взгляда. В саду прохаживались и мужчины самого разного толка. Были среди них такие, что уже достигли возраста обеспеченного безделья: военные в отставке, чье прошлое положение проглядывало и сквозь гражданскую одежду, а седые усы все еще по-генеральски лихо торчали вверх, как императорские знаки отличия; просто представительные старики, большинство в странной формы жестких шляпах-канотье и костюмах, пошитых лет пятнадцать тому назад. Были здесь и те, кто еще не вышел из возраста обеспеченного безделья, — гимназисты и студенты высшей школы. Были и такие, кто коротал здесь дни отпуска, не имея средств для выезда на дачу. А снаружи, из-за железных прутьев ограды, на разные голоса шумел город, со звоном и скрежетом проносились трамваи, рычали и гудели автомобили, лязгали сцепления тяжелых вагонов, Бог знает куда спешили люди, кричали продавцы газет, и протягивали руку за подаянием нищие и инвалиды войны. Кипение и суета жизни. Неостановимо и уверенно вступал в свои права вечер. Здесь, в саду, особенно явно ощущалось его приближение.

Гордвайль предложил своим спутникам:

— А хорошо бы выехать сейчас куда-нибудь за город, в Кобенцель например, и остаться там на весь вечер. Очень бы недурно было, я полагаю.

С этим согласились и доктор Астель, и Лоти.

— Это можно, — сказала она. — Тем более что сегодня мне не нужно быть дома к ужину.

Летом у них дома устанавливается иной порядок. А кроме того, она ведь уезжает через несколько дней, и разумно будет устроить что-то вроде прощального вечера, не так ли?

По дороге к трамвайной остановке Гордвайль спросил, куда собирается Лоти этим летом.

Она еще не решила. Но наверняка или в Цель-ам-Зее, или в Аахензее. В любом случае в Тироль. Да, на сей раз ей хочется в Тироль. А куда конкретно, это она обычно решает в последний момент, уже покупая билет, тогда на нее находит какое-то внезапное озарение. Может еще статься, что она поедет вовсе даже не туда, а куда-нибудь в Циллерталь, в Майерхофен, например, все это станет ясно в последнюю минуту.

Что-то шевельнулось в груди у Гордвайля при известии о скором отъезде Лоти. Вдруг оказалось, что в известном смысле она ему очень дорога, эта Лоти, запечатлена в его сердце. Ему было бы нелегко отказаться от нее, если бы вдруг выяснилось, что она уезжает надолго. Да, он не слишком часто встречается с ней, но всегда успокаивала уверенность, что она где-то здесь, поблизости, такая добрая и заботливая, и что в любое время можно ее увидеть. А если бы она вдруг умерла… Последняя мысль пришла ему в голову совершенно неожиданно, словно проскользнув сквозь какую-то трещину в сознании, и он весь содрогнулся. Даже остановился на минуту. Это было так странно, что мысль о возможной смерти Лоти пришла ему в голову именно сейчас. Девушка казалась такой молодой и здоровой, что подобная мысль казалась нелепостью, и от этого он перепугался еще больше. Постарался прогнать эту чепуху из головы, выставив против нее предвкушение приятной поездки в Кобенцель прекрасным сегодняшним вечером, подобно тому, как пытаются перебить дурной запах в комнате, распылив в воздухе немного одеколона, но внутреннее равновесие его уже непоправимо нарушилось. Сжавшись почти до пределов возможного, жуткая эта мысль бежала в какой-то уголок сознания, но и оттуда продолжала тайком отравлять ему ядом душу. Настроение его испортилось.