Давид Фогель - Брачные узы

— Короче говоря, — произнес Гордвайль, стараясь говорить своим обычным тоном, — вы извещаете меня об увольнении через месяц считая от сегодняшнего дня!

— Разве могут быть еще какие-либо сомнения в этом, друг мой? К великому моему сожалению! Вынужден из-за прискорбного состояния дел. Но кто больше всего пострадает от этого? Уж никак не вы, а только я сам… Вы-то наверняка вне себя от радости, как уже было сказано… Ведь теперь вы сможете посвятить всего себя вашей работе, забыв обо всем на свете, а мне, мне что остается? Кто восполнит мне потерю вашего общества, а? Готов поклясться, что вы мгновенно позабудете доктора Крейндела со всеми его потрохами, хи-хи, по народному выражению — с глаз долой, из сердца вон! Я же еще долго буду обретать духовную пищу в глубокомысленных беседах, которые мы вели с вами… черпая из неиссякающего Божественного источника… Кто это сказал? Шиллер, кажется… Не могу сейчас вспомнить, волнение совершенно истощило мою память… да. Что до того, о чем мы говорили, то я скажу не таясь: в целом мире мне не найти человека, с которым я мог бы так же душевно и искренне беседовать, как с вами… Вы не станете этого отрицать!.. Ибо умные люди не появляются на свет как грибы после дождя — один, два в поколении — и все! Под умом я разумею мудрость, вы меня понимаете, мудрость, какой обладаем вы и я; таких людей, как мы с вами, я пока еще не встречал… Теперь вы в состоянии понять, сколь велика моя утрата…

— Сколько времени вы… можете говорить так, высокочтимый друг мой?

— Я? Столько, сколько вы можете слушать молча, хе-хе-хе! В конце концов, вещи должны быть названы своими именами, и если один молчит, то другому приходится говорить за двоих… Когда вы закончите работать здесь, то ведь уже не захотите уделять малую толику драгоценного своего времени беседам с бедным доктором Крейнделом?.. Признайтесь, что это так! И когда еще мне выпадет возможность насладиться вашим обществом? Только сейчас, когда час расставания близок, я смогу оценить, насколько привязан к вам… Ваша привязанность ко мне, уж конечно, не настолько сильна… Не возражайте, такие вещи ощущаются сразу! Это как несчастная любовь, когда одна сторона любит всей душой, другая же играет, жалеет, а чаще всего выказывает нетерпение перед лицом навязчивой этой любви… В нашем же случае, к сожалению, именно я тот несчастный влюбленный…

Гордвайль вдруг встал и медленно пошел к доктору Крейнделу. На лице его, внезапно сильно побледневшем, застыло дикое выражение. Доктор Крейндел сразу замолчал и, не отводя глаз, следил за движениями Гордвайля, как следят за хищным зверем, готовым напасть в любую минуту. Гордвайль подошел, остановился перед письменным столом и, вонзив в лицо доктора Крейндела сверкнувший, как клинок, взгляд, помолчал с минуту и сказал хрипловатым шепотом, словно взвешивая каждое слово:

— Вы, доктор Крейндел, хотите, чтобы я кончил все письма до обеда? Да или нет? Если да, то молчите! Молчите!

Рожа напротив него напомнила ему вдруг неописуемо отвратительную гадину, и в тот же миг гнев его превратился в чувство глубочайшего омерзения. Внезапная слабость овладела им, как будто все его члены вдруг стали таять, растекаясь вокруг. Не дожидаясь ответа, он повернулся и пошел на свое место.

— И только-то, мой милый? — хихикнул доктор Крейндел. — Для этого не нужно было обременять себя, вставая, хи-хи… Что я, глухой? Я прекрасно слышу на расстоянии, и особенно слова, выходящие из ваших уст, каждое из которых на вес золота… Действительно не стоило беспокоиться! Письма — что за срочность! Даже если не успеем до обеда — невелика потеря! Тоже мне важность — письма! В то время, как мы заняты столь важными делами! Мы же не настолько низменные люди!.. Наша дружба, единственная в своем роде, ведь не на грубой материи зиждется — вам это известно не хуже меня… Вы и я — и вдруг материальные заботы! Это все только для окружения, для косных и недалеких людей… Однако истинная связь между нами — связь духовная, связь двух душ-близнецов…

Гордвайль с отвращением сбросил со стола остаток сигары, вставил лист бумаги в машинку и стуком ее заглушил доктора Крейндела, улыбавшегося самому себе с победным видом. Было около полудня, и стена напротив уже вся была залита солнцем, оранжевым шлейфом стекавшим с нее и затопившим полдвора. «Жаль, что не прямо сейчас, — мелькнуло у Гордвайля, пока он печатал письмо, потоком черных значков изливавшееся из машинки на бумагу. — Прямо сейчас, и будь что будет. Прямо сегодня. Еще целый месяц — тяжело!..» Он услышал, как доктор Крейндел вышел в лавку, и у него возникло ощущение, будто струя свежего воздуха влилась в комнату. Ведь если ждать еще месяц, тянулась нить его размышлений, то пропадет вкус первой, ошеломительной радости. Понемногу привыкнешь к этой определенности и, чего доброго, начнешь еще сожалеть о потерянной должности… Гордвайль вынул из машинки законченное письмо и взглянул на часы. Уже можно было идти обедать. А десять шиллингов? Нет, лучше не отказываться от них сейчас. Просить еще раз — выше его сил.