Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

– А, – сказал крепыш.

– Сейчас настроюсь, – сказал он и откашлялся.

– Ребятушки, – сказал он, – жизнь она ведь сладенькая как писюнечка, розовенькая, в складочках, ветерком подует, ромашечкой запахнет, она вся такая… восхитительненькая… ну и Наташа Марарь конечно молодец… я так сказать рад…

– Но вернемся к писюнечке… живешь ты ей, родимой, не надышишься, складочки ее пальчиками раздвигаешь, сочком не набалуешь… – продолжил крепыш под все возрастающее удивление Лоринкова.

– А тут придут гоблины злобные, растопчут ромашечку сапогом ментовским злобным, мусором черным душеньку закидают, поля необъятные наши, эх, да что ж вы родненькие затол…

– Восхитительно, – перебил Лоринков, – вы, наверное, еврей?

– Это еще почему? – спросил крепыш.

– Только евреи умеют так восхищаться Россией и русской природой, – сказал Лоринков.

– А вам она не нравится? – спросил крепыш.

– Нет, – сказал Лоринков, – её, как и всего в России, слишком много.

– Батюшка, мы за другое тебя просить пришли, – сказал Друце, поклонившись.

– Мы БУНТ задумали.. – прошептал Друце. – Батюшка, возглавь нас…

– Жидов бить будем, гулять будем… – пообещал Друце.

Лоринков глянул на дворника с удивлением. Но потом подумал, какая в сущности, разница. На свидание со сведущей в литературе дамой он все равно уже безнадежно опоздал. Но вызывал удивление один момент.

– А они-то здесь при чем?! – спросил он Друце.

– Стилистика, – коротко обронил тот.

Лоринков кивнул и подумал, что Друце местами бывает не так уж и плох.

– Бунт, – сказал задумчиво крепыш.

– Нет, ребята, – сказал он. – У меня дела, у меня колонок одних пятнадцать штук, и все как одна про то, какой строй у нас буржуазный…

– Так взломаем его к ебеням, – нездорово оживился Лоринков, который всегда увлекался.

– Не, – сказал крепыш, – в некотором смысле меня в нем все устраивает…

– Противоречивый я, как Русь необъятная, – сказал крепыш.

– А по-моему, это противоречие еще Маркс описал, – сказал Лоринков,

– Ну, в смысле, когда ты ебешь других это для тебя здорово, а когда ебут тебя, это не здорово, и любой буржуа хочет, чтобы ебал только он, но так не бы… – начал объяснять он.

– Значит так, на хуй пошли оба, – сказал крепыш.

– Мне завтра на эфир… – сказал он, открывая подъезд. – Да и сборник писать, рассказов…

– Сборник за ночь?! – в голосе Лоринкова появилось неподдельное уважение, ведь, как и любой мастер, он уважал работяг.

– Ну, – сказал крепыш, – я типа вроде как читаю Толстого, Чехова, отбираю лучшее, и потом мы это сборниками издаем…

– А, – сказал Лоринков и засмеялся.

– Покеда, клоуны, – сказа крепыш, оглядевшись.

– Россеюшка-Россеюшка ты моя засранная да замызганная, – покачал он головой.

Бросил окурок на асфальт и закрыл за собой дверь.

ххх

… в полуобморочном состоянии, лежа на лестнице московского Кремля, майор Лоринков мечтал о глотке воды.

– Лоринков! – крикнули сверху.

– Майор Лоринков! – уточнил кричащий.

По правильному русскому языку, верному ударению в его фамилии, – что еще не удавалось с первого раза ни одному русскому, – и отсутствию московского акцента майор понял, что говорит чеченец. Это был человек с фамилией Сурков и огнеметом.

– Лоринков, – крикнул Сурков, – оно вам надо было?

– Интеллигентный человек… – покривил душой Сурков.

– Попробуйте, хотя бы попробуйте, отыграть все назад, – попросил Сурков.

– А я вас за это на встречу президента с молодыми писателями приглашу, – сказал он без особой надежды.

– Ну, как молодого писателя, – уточнил на всякий случай огнеметчик Сурков.

Майор улыбнулся.

– Двое детей, две залысины, двадцать книг, и глубокая рана в боку, – сказал он.

– Какой я вам на хрен молодой писатель, – сказал он.

– Я давно уже обитатель Олимпа, – сказал он.

– А сейчас я окажусь там во всех смыслах, – сказал он.

После чего разрядил автомат вверх.

Продолжил мечтать, и уже не почувствовал огня…

Майор мечтал о том, чтобы увидеть лицо отца. Вспоминал о зарождении отрядов НРКА, о первых битвах войны, о тяжелых подмосковных зимах, о перебежчиках в ряды повстанцев из армии… О том, как все Великие Писатели Земли Русской, – ну, из ныне живущих и по их версии, – отказались от того, чтобы возглавить Сопротивление. Как плакал и бил земные поклоны поэт Емелин, деловито прекративший делать это после того, как закончилась пленка на видеокамере, установленной в углу храма. Как отказался от того, чтобы возглавить идеологическое крыло НРКА, и он. Все приговаривал, хлопая в ладоши, «эпатаж» и «ох повыбили из нас силушку, нагнули человека русского». Как отказывались все, а Новодворская и Проханов еще и звонили в приемную ФСБ и пришлось убегать через крышу. Что единственным, кто был готов согласиться, оказался Пелевин, – ну так он единственный из них и писать умеет, так что Лоринков не удивился, – но у того уже были планы насчет Дальневосточного ханства, и он их реализовал.