– Зачем тогда все вот это, – поискал Петреску подходящее слово, и, не найдя, заменил его универсальным, – дерьмо?
– Любовь, Сережа, – пояснила Наталья, – может и пугать. Да и вообще, что это ты злишься?
– Я злюсь?
– Ты злишься. Свое-то ты получил, разве нет?
– Я, может, и не только этого… – растерялся Петреску, – ну, что, неужели трудно было нормально сказать: мне, мол, не только секс, но еще и…
– А трудно было догадаться? – Наталья злилась, и поэтому кричала
– Ты… – затрясся от ненависти не любивший публичные скандалы Петреску, – ты как базарная торговка себя ведешь. А раньше, как шлюха. Слушай, ты нормальной бываешь?
– Нормальной, это как? Убогой, как ты?!
– Я убогий?!
– Ты убогий!!!
Петреску помолчал, отвернулся, и с яростью прошипел:
– Убирайся!
– До свидания, – прошипела Наталья.
– Чтоб тебе, – Петреску подумал, —… провалиться.
– Чтоб твой язык окостенел!
Лейтенант пожевал, хоть во рту у него ничего не было, и глянул на часы. Шагов за спиной слышно не было.
– Ну? – спросил он, и повернулся.
Наталья плакала. Она явно притворялась.
– Если ты, – уволакивая ее в сторону от дороги, будто диктовал лейтенант, – еще раз. Сделаешь. Нечто. Такое. Что. Сделала. Я. Тебя. Живьем. Зарою.
– В. Землю, – поддразнила она его. – Нет. Дай. Поцелую.
Когда Петреску открыл глаза, на дороге появился кортеж. Наталья снова его поцеловала.
– Куда ты собралась-то? – спросил Петреску.
– Хотела в Испанию.
– С ума сошла? Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак, – с жаром взялся разубеждать ее Петреску. – Острова тоже ни к черту не годятся. В Англии вот, к примеру, полно фундаменталистов и спецслужбы. В США и России – маразм. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.
– Куда же податься? – спросила Наталья.
Петреску улыбнулся, и, сняв на ходу китель, и бросив его в клумбу, сказал:
– Любовь моя. Я знаю одно чудесное тихое местечко… А в дороге ты почитаешь книгу, которую написал о нас один чудак. Она так и называется. «Последняя любовь лейтенанта Петреску».
* * *
– В следующий раз положи больше перца, – попросил Осама, и положил нож на стол.
– О, да, величайший, – благоговейно сказал Саид, и поклонился.
Осама поморщился. С того дня, как он побывал на собрании в университете, знаки почитания ему оказывали в киоске все. Больше всех, как ни странно, молдаванин Сержиу. Афганца это утомляло.
– Что это на дороге? – мягко спросил Осама у Сержиу, поглаживая бороду.
– Какой-то американец приехал, – сказал Сержиу, опустив глаза, – из важных шишек.
– Аллах велик, – сказал Осама, взял со стола одну шаурму, и вышел из киоска.
За полтора года жизни в Кишиневе Осама выходил из киоска всего один раз. В университет. И вот, вышел сейчас. Саид встал на колени, и начал молиться. Бедняга горячо плакал.
– Мученик умрет сейчас на моих глазах, – бормотал он, – мученик умрет, но унесется в рай, а душа американца, которого мученик, без сомнения, убьет, попадет в ад. Ее будут глодать грязные псы
Сержиу понял, что сейчас все закончится. Сумасшедший (еще бы, подумал Сержиу, сойдешь тут с ума от бездействия) Бен Ладен нападет на кортеж, его убьют, он, Сержиу, получит 25 миллионов долларов, разведется… От этих мыслей его отвлекли громкие причитания Саида:
– Мученик умрет, мученик сейчас отправится в рай, о…
– Заткнись, – пнул его Сержиу, и с гордостью добавил, – чурка чернозадая.
Саид, ушедший в причитания, не обратил на это никакого внимания. Сержиу взял его за ухо, повернул лицом к себе, и громко и внятно сказал:
– Заткнись, араб занюханный! Чурбан немолдавский!
Саид от удивления открыл рот. На улице послышался шум. Кортеж подъезжал к киоску. Осама подошел к оцеплению, встал за спиной у полицейского. Забыв обо всем, Сержиу и Саид следили за Бен Ладеном. Наконец, машины появившегося кортежа начали тормозить на повороте. В толпе ахнули. Осама Бен Ладен размахнулся и шлепнул шаурму о лобовое стекло машины, где, судя по всему, ехал Рамсфельд. Оцепление и зеваки замерли. Машины остановились. Из той, на лобовом стекле которой были разбросаны капуста, помидоры, кусочки мяса, и растекался соус, вышел сухопарый мужчина в хорошем костюме. Это был Рамсфельд. Поглядев на Осаму, американец растерянно бросил:
– Оу, молдэвиан антиглобалист!
Осама на хорошем английском языке сказал:
– Господин Рамсфельд, я не согласен с политикой вашего государства на Ближнем Востоке! Своими действиями я выразил свой протест!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу