Владимир Лорченков - Последняя любовь лейтенанта Петреску

– Надо тебя накормить, – она плотоядно улыбнулась, – восстановить силы.

– Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.

На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.

– Да не очень-то он мне и нравился, – Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, – просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.

Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое – пустой холодильник

– В общем, – она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), – он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.

– Вот как?

– Тебя это шокирует? – она удивленно смеялась.

– Нисколько. Это очень разумно.

– Ну и еще кое-что, – Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, – эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…

– Ты о сперме?

– О чем же еще, милый? – она хохотала.

Тогда Петреску решил, что она – катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, – пафосно решил Петреску.

Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама – часть этого мироздания.

– Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня…

– А ты?

– Милый, сказала я ему, – наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты – мой кошелечек.

Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.

– Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?

– Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.

– Ты не такая.

– Нет, конечно, – Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула – и ты уже должен был это понять.

– Твой принцип, – Петреску важничал, – называть вещи своими именами.

Наталья кивнула. Потушила сигарету и потянулась. Встала: майка на узких плечах, живот виден, старые джинсы.

– Трахни меня.

Петреску решил, что перед ним – греческое божество, случайно попавшее в его век. Мантисса. Первое впечатление было у лейтенанта– уж она-то из буржуа. Из вырвавшихся из под родительской опеки буржуа, сорвавшихся с катушек от нежданной свободы. Вы бы тоже сорвались: ждать-то приходиться по 18—20 лет. На самом деле, буржуа она была куда меньшим, чем Петреску. Конечно, она тоже была молода, она тоже читала Лимонова, и Буковски, и ей нравилось; правда, нравилось и ему, но она не считала это протестом. Она могла наплевать на что угодно, а он – нет. Она оказалась куда сладострастнее и раскованнее.

– Здравствуйте, Дан.

Сотрудник Службы информации и безопасности Молдовы, майор Эдуард прошел в кабинет, и огляделся, не снимая темных очков.

Рабочее место Дана представляло собой небольшую прокуренную комнатушку пять на семь метров. Белые некогда занавески почернели, и на их грязном фоне еле проглядывало очертание какого-то лица. Эдуарду даже пришлось приподнять очки, чтобы убедиться: силуэт действительно есть, это не оптический обман. На подоконнике, отчаянно, как умирающий, разбросав желтые листья в стороны, засыхал фикус. Старая машинка, – «Ятрань», автоматически подметил Эдуард, – издавала нервные звуки, и каретка, несмотря на то, что Дан перестал печатать, то и дело улетала куда-то влево. Лента на машинке была затертой. Два стола, три стула, на одном из, покачиваясь, расположился Балан. Эдуард брезгливо приподнял плащ, и спросил:

– А что это у вас за занавески такие? С портретами…

– Это не портреты, – засмеялся Балан, – да и не занавески. Это саваны, которые нам загнал несколько лет назад какой-то чудак. Он, понимаете, саванов накупил, думал торговлей заняться. А дело не пошло. Ну, мы с ребятами купили пару штук, и повесили их вместо занавесок. А портрет – это лик Христов, который на саване намалеван был. Продавец, конечно, товар постирал, но силуэт остался. Когда темно, и с улицы фонарь светит, лик особенно хорошо виден, доложу я вам.