Владимир Лорченков - Последняя любовь лейтенанта Петреску

Дан Балан, которому было двадцать семь, считал себя социалистом, и сочувствовал студентам. Поэтому отвернулся, и снова включил мобильный телефон

– В понедельник утром огромная масса молодежи собралась перед зданием кишиневской мэрии… Толпа выражала протесты и требовала вернуть льготы на проезд. Когда молчание со стороны властей затянулось, студенты начали разбирать камни и плитки тротуара и бросать их в окна мэрии. Устроившая разгон демонстрации полиция действовала против студентов при помощи дубинок… Записал?

Полицейские догнали парней. Те сразу сели на землю, и, уткнувшись лицами в колени, прикрыли руками затылки. Полицейские начали бить их ногами. Девушка в розовых штанах, стоивших больше костюма журналиста «Независимой Молдовы», боком пошла к ним.

– Трое полицейских получили ранения и были доставлены в больницу, около семидесяти человек уже арестованы в качестве организаторов беспорядков… Успеваешь?

Девушка перешла улицу, – Балан и Петреску следили за ней, – и попыталась оттащить от избиваемых одного из полицейских. Тот, развернувшись, беззлобно взял ее лицо в ладонь, и молча отпихнул в сторону. Балан подбежал к ним, и, взяв ее за руку, потащил за оцепление, размахивая рабочим удостоверением. Взглянув на удостоверение, где было большими буквами напечатано «ПРЕССА», девушка врезала Балану коленом в пах, и отошла. Из-за памятника Штефану на площадь выходила колонна спецназа. Все интересное должно было произойти именно там: никто не смотрел в сторону Балана и девушки. Полицейские, вдоволь побившие пойманных демонстрантов, потащили тех к машине. Сидя на корточках, Балан достал зазвеневший телефон, и закончил:

– Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.

Посмотрев на девушку, Балан добавил:

– Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.

Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось, просвечивали. Ресницы у нее были короткими, из-за чего глаза ее были беззащитными. Она вся казалась беззащитной.

Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.

Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.

– Довольно, – Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. – Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.

– Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, – яростно выпалила она.

– Я-то уж вам точно не сочувствую, – усмехнулся лейтенант, – все вы делаете как дураки.

И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.

– Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши – пропало.

– Военный? – она закурила.

– Нет. Полицейский. Но я не на работе

Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:

– Вы русская?

Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:

– Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы – славянка?

– Да. Какая разница?

– Никакой. Наташа?

– Знакомы?

На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:

– Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре «а».

Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, – «ничего, ничего», – она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.

– И капюшон надень.

Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя – соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.