Владимир Лорченков - Последняя любовь лейтенанта Петреску

– Сын мой, – задумчиво пошатался священник, ибо тоже был слегка под мухой, – сколько ни говори халва…

– Во рту слаще не станет, – блеснул знанием пословиц и поговорок Сержиу, вытаскивая из кузова машины саваны.

– Сколько ни говори халва, – равнодушно поправил его священник, разглядывая саваны, – а диабетик ее все равно не купит.

– К чему это вы, падре? – даже слегка отрезвел Сержиу.

– Не падре, а батюшка!

– Простите, батюшка. Так к чему вы это?

– К тому, что мы, православные покойники, – важно объяснил батюшка, – пользуемся другими саванами. Видишь, твои чистые, белые? А мы, православные, отдав Богу душу, заворачиваемся в саваны, на коих изображен лик Христов и несколько крестов.

– Так купите, а потом нарисуете! – отчаянно возопил Сержиу.

– Я не маляр, сын мой, – жестоко усмехнулся православный священник.

После чего назвал такую смешную цену, что Сержиу только выругался. Уезжая из монастыря, Сержиу знал, что сделает дома в первую очередь: выкинет четырнадцатый том собраний сочинений Ленина в мусоропровод. Так он и поступил. После этого инженер срочно купил черной краски, брошюрку с ликом Христа и лист копировальной бумаги. За два дня он сумел кое-как намалевать на каждом саване то, что желает видать на этом саване порядочный православный покойник, и вновь отправился в Каприянский монастырь. Но время, повторимся, было смутное. И обесценивались за неделю не только деньги.

– Здравствуйте, батюшка! – радостно поприветствовал уже другого священника Сержиу, выходя из автомобиля. – А вот и я!

– Не батюшка, а падре! – сурово ответил ему молодой священник с гладко выбритым подбородком и светящейся на солнце тонзурой. – Вот уже три дня как монастырь вернули нам, католикам!

– Как здорово! – на всякий случай согласился Сержиу, плохо разбиравшийся в трениях восточной и западной церквей.

– Мы всего лишь восстановили справедливость, – кивнул священник, – ведь до войны этот монастырь принадлежал нам, католикам. А православным его отдали после того, как сюда пришли Советы. Но теперь, после Закона о возврате имущества владельцам, все, хвала Господу, вернулось на свои места.

– Если бы вы знали, как я рад, батю… падре! – едва не прослезился Сержиу. – И, можно сказать, меня к вам прислал сам Бог. Ведь обстроиться вы еще не успели, а всякие принадлежности вам нужны. Я привез вам саваны. Лучшие саваны в Восточной Европе!

– Сын мой, – глянув на саваны, печально ответил священник, – наши католические покойники пользуются другими саванами. Видишь, на твоих изображен лик Христов и несколько крестов? А мы, католики, отдав Богу душу, заворачиваемся в чистые, белые саваны!

– Так купите, а потом постираете! – отчаянно возопил Сержиу.

– Я не прачка, сын мой!

Католический священник усмехнулся так же жестоко, как и православный.

Вернувшись домой, Сержиу запил. Отстирав саваны, он в течение года продал почти все, выдавая товар за простыни. Правда, часть саванов сбыть ему так и не удалось.

Два савана были у него вместо занавесок.

После получаса медитации Сержиу удалось отогнать неприятные воспоминания о саванах. Искоса глянув на икону Богородицы с тремя руками он встревожено подумал, как бы она не отомстила ему молчанием за то, что он, советский инженер, несколько лет покланялся четырнадцатому тому собрания сочинений В. И. Ленина.

– Прости меня, язычника, – пытаясь выдавить из себя слезу, забормотал Сержиу, ударяя кулаком в грудь, – Прости нечестивого. И за то, что женился на дочери язычника, тоже прости.

Безо всякого сомнения, его женитьба на Зухре, дочери Махмуда, владевшего киосками для шаурмы, была грехом. Это Сержиу прекрасно понимал. Да и Зухру не очень любил. Но брак был во всех отношениях выгодным, а выгодный брак – это искупление греха, искупление в самом прямом смысле. Брак этот был очень редким для Молдавии явлением: молдаванки часто выходили замуж за иностранцев, но чтобы молдаванин женился на иностранке… Да еще из мусульманской семьи… Женитьба состоялась лишь потому, что Махмуд, как и все люди дела, религии никакого значения не придавал (а если и придавал, то лишь на словах) и хотел обосноваться в Молдавии навсегда. Так сказать, натурализоваться.

Конечно, Сержиу всегда, даже сейчас, стоя на коленях в храме, мечтал разбогатеть. И перестать, наконец, зависеть от добродушного тестя и его спокойной дочери с оливковой, отливающей солнцем при любом освещении, кожей. Не то, чтобы Зухра не привлекала его физически: фигура у нее, для ее тридцати семи лет, была отличной, характер покладистым (вся в отца). Но Сержиу не давала покоя мысль, что он в семье – зависимый человек. И если, не дай Бог, Зухра пожелает с ним развестись, Сержиу вновь придется выходить на блошиный рынок.