Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!

– Что ты мне зубы заговариваешь? Я для тебя кто? Отмаз для мужа? Вот так вот ты меня подставляешь? И ради кого? Ты что, не понимаешь? Твой Лера – еврей! Ты ему на хер не нужна! Они любят только свою маму и свою задницу!

Меня знобило. Я смотрела на время, а времени было впритык. Мою машину шатало от ветра. Шоссе блестело наледью. Зачем отвлекать? Зачем гундеть под руку? Я сорвалась, заорала:

– А потому что надо любить маму! Тебе непонятно? – Рулю и скандирую: – Надо любить маму! Маму надо любить!

– И мужа надо любить! – Аня облилась коньяком. – Любить и уважать!

– А ты сначала выйди замуж! А потом люби! И уважай!

– Тебе повезло! Ты – дура, поэтому тебе повезло!

– Да! – Я сжимала руль до белизны в пальцах. – Я дура! И не фиг мне показывать свои мозги! Прикрой их шапочкой!

Анечка пристегнулась и замолчала. Обиделась. Я не хотела грубить. Надо было просто тормознуть на заправке, сходить в туалет, попить кофейку. Я прибавила громкость, запустила по кругу «Нагилу» и «Ду хаст». Три часа изводила подружку.

Мы проскочили регистрацию и встали в очередь на паспортный контроль. В этой очереди все были сумасшедшие. Нормальные люди посмотрели новости из Каира – и поехали в Прагу. В Египет по дешевым путевкам дернули одни психи.

Какие-то блондиночки а-ля Амстердам, какие-то тетки типа райпо.

– …и вышла она замуж за другого и говорит ему: ты толстый… – пропищали над ухом.

Какая-то бомба с мигающими рожками на голове прошлась по моим ногам, дыхнула водкой, сказала басом: «Сорри, сорри». Длинный мужик, по виду стареющий панк, навис надо мной неприятно близко. На плече он держал спортивную сумку, все пальцы у него были в серебряных перстнях с червлеными черепами. Впереди стоял дяденька, импозантный, в очечках, не дяденька – месье. Он все время потирал свой длинный нос, и меня раздражало это его задумчивое растирание.

Плечом к плечу, разглядывая мир исподлобья, стояли братья из Дагестана. Их было шестеро, всех возрастов, состав компании традиционный для кавказцев: командир, красавчик, клоун и бойцы. Они сверкали отполированными ботинками, блестели лаковыми ремнями. Каждый держал пару пакетов из дьютика. Я пригляделась, что там у младшего просвечивает? Целая куча маленьких коробочек…

– Презервативы, – подсказала мне Анечка. – Ты видишь, какие у людей планы на вечер.

Мне стало жарко в сапогах. Меня душил мой шарф, я его размотала. Я хотела сигарету, тискала пачку в кармане. Меня взбесила эта очередь. Зачем? Почему меня сюда занесло?

У Лерочки тоже была своя очередь. В Москве, в ОВИРе. Сто лет прошло, а он все еще помнит эту очередь за разрешениями на выезд. Толпа стояла на улице, толпа стояла в подъездах, в коридорах не протиснешься. Люди приходили ночью, записывали на руке номера и спали на чемоданах. Почти у всех были одинаковые большие польские чемоданы в клетку. Мама осталась ждать Леру на скамейке, и ей тоже захотелось такой чемодан.

Прямо с сочинского поезда Лера направился в кабинет к чиновнику. У него было несколько банок черной икры и записка от нужного человека. Он потолкался в коридоре, протиснулся, прошмыгнул в дверь, сдал икру и получил бумаженции. До сих пор улыбается, когда вспоминает.

Маму повел чемодан покупать. Она уморила продавщицу: затискала все баулы, каждый замочек открыла, в каждый карманчик сунула нос, попросила самый большой с самой верхней полки. Лера строил глазки на всю галантерею и предвкушал новую жизнь, и боялся первый раз в жизни лететь самолетом.

Мама расплатилась, чек взяла. Лерочка махнул пустым чемоданом.

– Вот увидишь, – шепнула продавщица своей напарнице, – она обязательно вернется и поменяет. Знаю я этих дотошных евреек.

Вернулась мама. Поменяла чемоданчик. Конечно, чего ж не поменять.

Когда мой паспорт штампанули, я поняла, почему меня муж отпустил. В Гурионе мне поставят такой же штамп, и тогда он будет знать точно, «только вирт» у меня или не «только вирт».

Я тогда была жалкой психопаткой, у меня на спине еще не прошли подтеки от ремня, и я боялась, не хотела повторения банкета. Я подняла руки в звенелке и подумала, что надо бы мне сейчас развернуться и быстрее гнать домой, проверить все свое палево, которое я могла оставить в домашних компах. Но я хотела к Лерочке, к тому же последний раз. Ладно, думаю, как-нибудь. И дальше топаю, обуваю назад свои сапоги.

В самолете меня знобило. Я сдала в багаж дубленку, но в майке замерзла. Коньяк был, конечно, я свинтила пробочку с пластиковой бутылки. Анечка меня журнальчиком от стюардессы прикрывала.