Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)

О! Что-то подобное я недавно уже слышал! Но я не сказал этого вслух: видел, что ее глаза вот-вот опять готовы пустить фонтанчик. Надо быть осторожным.

– Значит, ваше заведение не такое уж бескорыстное, если за вас платят и в конце концов покупают как товар на рынке.

– Это не так! – воскликнула она и снова закрыла лицо руками. Но на сей раз не заплакала – просто закрыла, и я заметил, как ее щеки покраснели.

Я решил дожать и безжалостно сказал:

– А как? У нас говорят: кто платит, тот и заказывает музыку. При чем тут благодарность?

Она убрала руки от лица, ее глаза горели праведным гневом:

– Так говорят у вас! Потому что вы… вы… вы – стриты! А у нас… У нас все происходит красиво! – Она снова сжала руками виски, отчаянно терла их и несла какой-то полный бред: – Он взял ее за руку – она задрожала, опустив глаза, – он стал перед ней на одно колено – я тебя люблю – мы будем счастливы – ты мое солнце, ты мое небо – они взялись за руки и пошли по краю моря в счастливую даль, где их ожидало светлое будущее…

Я не знал, как на это реагировать.

Может, они там и правда все больные на голову. Эх, жаль…

Я поднялся и отошел от окна, в двойном стекле которого отражалась вторая полная луна.

За спиной я слышал, как она пытается взять себя в руки – ее дыхание постепенно становилось ровным. Наконец я снова услышал ее голос:

– Так пишут в книжках. Так должно быть. Так было у Тур и Алекса. Я сама это видела… Через потолок…

Я снова повернулся к ней:

– Что?

Слово за слово – и я узнал много чего интересного: об этих балах, о том, как они с подругами залезали на крышу, о записях Тамилы, которые они стащили из кабинета мадам, как переругались из-за них, и как смотрели видео с живой-здоровой Тамилой-Тур буквально на следующий же день после страшной новости, и как обвиняли Лил во вранье.

Единственное, с чем она не могла определиться, действительно ли Тур была больна или совершила какой-то грех, после которого произвела самоликвидацию. Она так и сказала: «самоликвидация», и я вспомнил разговор о том же самом с бабушкой Тамилы-Тур.

Все это она рассказывала с опаской, шепотом. Но картина начала немного вырисовываться. О странностях этого заведения я уже слышал от Тамары Александровны и поэтому старался сохранять спокойствие.

По крайней мере, канва истории есть.

Я задумался.

Алекс Струтовский. Что-то знакомое.

Откуда-то я знаю это имя, как будто оно загорелось во мне неоновыми буквами. Я записал имя на бумаге – подумаю об этом позже.

– И часто у вас были случаи так называемой самоликвидации? – спросил я.

– В нашем музее есть комната позора, – сказала она. – Там много материалов о тех, кто не соблюдал Устав. Но их все равно значительно меньше, чем счастливых примеров…

Я снова присел перед ней и снизу вверх посмотрел в ее глаза:

– Послушай, Пат, – горячо сказал я. – Такого просто не может быть! Если бы ты ни в чем не сомневалась, ты бы не приехала сюда со мной! Разве это не доказательство? Есть что-то выше этой проклятой благодарности, к которой вас приучают как собачек Павлова! Мне было бы унизительно думать, что ты мне благодарна за этот несчастный кусок мяса или за что-то подобное! Даже Кошка не должна тереться за кусок еды о мое колено!

Для большей наглядности я оттолкнул кошку ногой – она как раз делала то, что я сказал.

– А если ваша… Тур, то есть Тамила, и правда полюбила другого, разве это грех? Ее купили без всякого права на ее душу!

– Извините, я вас не понимаю… – холодно, тихо и вежливо сказала она.

Я немного ослабил свой натиск. Конечно, не понимает…

– Извини и ты, – сказал я, помолчав. – Я слишком многого от тебя хочу. А на самом деле – только одного.

– Чего? – испуганно вскрикнула она.

– Чтобы ты перестала называть меня на «вы»! – улыбнулся я.

…А дальше меня понесло.

Из меня, как из рога изобилия, посыпались все знания, которые я приобрел за всю сознательную жизнь! Стыдно вспоминать, но я почувствовал себя принцем, который пытается спасти Спящую Красавицу путем прямого переливания всего содержимого души в ее остывшие от вечного сна сосуды.

Не знаю, что на меня нашло, не помню, с чего начал.

Побросал ей на колени все свои художественные альбомы с репродукциями великих живописцев, судорожно листал страницы с любимыми стихами и читал их вслух, рылся в кассетах с кинофильмами, наспех пересказывая сюжет той или другой киноленты, сыпал именами, а то и ударялся в лекции по политинформации и опять возвращался к лучшим образцам искусства. Включал диски Пиаф, Мелоди Гардо, Бьорк, Битлов, выключал – ставил Бетховена и Альбинони, потом, жалея времени, которое уходило и застывало в сером небе, как сталь, снова говорил, говорил и говорил.