Анри Монтерлан - Благородный демон

Соланж с полной серьезностью ответила ему:

— Да, я прощаю вас.

Косталь ушел к себе в комнату и закурил. Через пару минут она постучала, и он бросил свою сигарету за окно. Она сказала:

— Я сейчас зашила свое платье. Не нужно ли вам что-нибудь, пока нитка в иголке?

Значит, и она тоже хочет получить прощение, чем-нибудь услужив ему, хотя бы материально, если уж это не удается в моральном отношении. Он был наполовину тронут, наполовину стеснен. Пожалуй, даже больше стеснен.

— Спасибо, не нужно. И ведь для этого на этаже есть горничная…

Считается, что ссоры укрепляют любовь На самом деле от них только трещины, которые уже невозможно заделать. Если порыться в прошлом, понимаешь (особенно это относится к натурам нервическим), что глубоко любимые люди — это те, с кем никогда не было никаких трений. И подобные чудеса действительно существуют.

Последующие пять дней кое-как, но все-таки прошли: прогулки по городу и на берегу моря, экскурсии. Соланж все яснее понимала, что ничего хорошего из ее приезда сюда не получается, чувствовала около себя стесненного и ускользающего человека, пахнущего отсутствием, и в ее больной голове вертелось: «Зачем все это?»

«Слишком хорошо, чтобы так было и дальше», — вздохнула она как-то раз после долгого молчания, на что последовала резкая отповедь: «Что вы хотите сказать этим? Вот я, когда все идет хорошо, говорю себе: „Это столь прекрасно, это не должно кончаться“. И, действительно, все продолжается». Косталь считал, что после того, как он ласкал ее плачущую, она должна была сказать: «Ну что ж, раз вы не любите меня и сами признались в этом, да еще с таким напором, я отказываюсь даже от мысли о замужестве». Но она не сказала этого. Она на все согласится, она прилипла к нему, как присоска, и не отлипнет, пока он не отдерет и не выбросит ее. Она любит не его, она любит замужество.

— Вы и теперь, после всего сказанного, хотите этого брака?

Прежде чем ответить, Соланж опустила глаза с тем видом благовоспитанной барышни, который как бы говорил: «Но ведь такие вопросы не задают».

— Конечно. Со временем все должно устроиться.

Но как она не догадалась ускорить, по крайней мере, свой отъезд, если не хотела объяснений? Могла бы, например, придумать, что мать просит ее приехать. Однако же нет. Совсем нет, и эта ее фраза: «Наверно, Венеция очень хороша осенью. А отсюда очень трудно доехать туда?» Значит, она еще хочет, чтобы он свозил ее и в Венецию. «Я даю ей наполовину, но это совершенно бесполезно — надо давать или все, или ничего. Я все хлопочу о ней из последних сил, а она внутренне упрекает меня за то, что ей приходится киснуть в этой заурядной Генуе. Фи! Здесь даже не услышишь, как поют Sole mio! [26] Мое солнце (итал.). Она отравляет мою жизнь, но и для себя не находит утешения. Отвезти ее в Венецию! Еще чего! Чтобы она испортила мне восхитительные воспоминания о том времени, когда я был там с женщиной, которую истинно любил, и о проведенных там чистых днях одиночества. Ей плохо здесь, и она видит, что от этого плохо и мне. Но почему тогда не уезжает? Из-за того, что здесь за все заплачено, а Генуя все-таки получше, чем Этрета?» Несколько раз он почти с упреком спрашивал ее: «Так, значит, несмотря на ту сцену, вы все еще любите меня?» Она отвечала просветленным взглядом, и он чувствовал себя обманутым. Ах, если бы только она могла отстать от него!

Косталь уже так привык к ней, что, когда она ходила по комнатам полуголая, он не поднимал глаз на нее, настоящую красавицу, созданную для роли «Мисс Франция». Привлекательнее любая незнакомка, какая бы она ни была, чем прекраснейшее в мире тело, которым обладаешь каждую ночь! И при этом иногда у него возникал каприз загореться желанием, и он кружил возле нее, как ястреб над курицей. Но она никак не понимала, чего же он хочет. Это перебирание ласк ради ничего, это вязкое сентиментально-сексуальное желе, — как это отвратительно!

«Для самого понятия о долге нет никаких оснований, говорит Ренан [27] «Среди десяти или двадцати философских теорий ни одна не выдерживает проверки». «Discours et Conferences» (Примеч. авт.). , да и многие древние греки до него. Однако во второй вечер после ее приезда я очень сильно ощущал свой долг жениться на ней и успокаивал совесть решимостью сделать это. Кинулся в пучину добра, увлекая ее за собой». Благородный Косталь! И все же, решившись «кинуться в пучину добра», он знал, что у него есть несколько парашютов. Один из них был назван письмо-парашют, другой — тот самый план, сохранявшийся им с первого же дня, как он только возник, несмотря на то, что Косталь несколько раз отставлял его.