Анна Матвеева - Небеса

Она знала — никогда больше не будет в ее жизни такого момента, налитого горечью, и теплом, и стыдом, и странной любовью: ни к кому, ни к чему — любовью без дополнительных объяснений. Без условий.

Настало время для прощального слова, включились спавшие доселе бетакамы, и лицо владыки Сергия проявлялось в будущей памяти всех стоявших перед ним.

Дорогие отцы, братья и сестры!

Ныне обращаюсь к вам, возлюбленные мои, с последним словом наставления и прощания. Его Святейшеством Святейшим Патриархом и Священным Синодом удовлетворено мое прошение об определении меня на покой, которое я подал, руководствуясь словами священномученика Климента Римского: «Итак, кто из вас благороден, кто добродушен, кто исполнен любви, тот пусть скажет: если из-за меня мятеж, раздор и разделение, я отхожу, иду куда вам угодно, исполнив все, что велит народ, только бы стадо Христово было в мире с поставленными пресвитерами. Кто поступит таким образом, тот приобретет себе великую славу у Господа, и всякое место примет его, ибо Господня земля и исполнения ее. Так поступали и будут поступать все провождающие похвальную Божественную жизнь».

Я смиренно прошу у моей паствы прощения за то смущение и за те искушения, в которые через недавние события ввел ее ведением или неведением своим.

Я прошу вас, дорогие мои отцы, братья и сестры, в это сложное для епархии время не оставлять верности Православной церкви и не искать своего разумения, но быть твердой основой своему Правящему Архиерею, какой были мне все вы — простые люди и люди, стоящие у кормила власти, — во все годы моего пребывания на кафедре и в особенности в последние полтора года моего испытания и духовного Креста.

Мне вспомнилось странное слово «indulto», брошенное Зубовым, — так называют быка, отважно бившегося с матадором и потому сохранившего себе жизнь. Зубов так и не понял, что сам проиграл в битве — потому что все эти люди сегодня плачут, и плачут они не о нем.

Еще я смотрела на Веру с Артемом и думала, что мы в последний раз вместе: Вера собралась в Москву, Артем мечтал уехать вслед за епископом. Каким странным стал этот долгий год, собравший нас в щепоть; будто на страницах романа — мы плавно переходили из одной главы в другую.

Толпа шла к архиерею за благословениями — он щедро раздавал их и никуда, никуда не спешил.

Церковный Николаевск дожидался нового архиерея, он должен был прибыть к месту службы в середине лета. Владыка Сергий встречался с преемником и передал ему многострадальную кафедру. Веру терзал схожий сюжет — надо было найти хорошую замену для себя самой. Она не могла уйти из отдела, оставив после себя руины, но я отказалась сразу от этого смелого предложения — руководитель из меня получился бы просто отвратительный. Не говоря уже о том, что руководить было особенно некем.

Свободная Вера выглядела растерянной, предстоящая московская жизнь пугала ее, а вовсе не радовала. В аэропорту я неумело шутила — лишь бы она повеселела и прекратила озираться по сторонам. Артем не придет, они сами договорились об этом, вот только Вера все равно вертела головой как филин.

Петрушка в те дни начинал ходить, смешно раскачивался из стороны в сторону и падал через шаг. «Стиль "пьяная обезьяна"», — мрачно пошутила Вера, прежде чем скрыться в загончике для пассажиров.

Артем должен был уехать чуть ли не следом за бывшей женой, правда, совсем в другом направлении. Он не догадывался, что целых два года пройдет, прежде чем ему удастся распрощаться с Николаевском: город держал его крепче Веры.

А мне в самом конце того лета пришло письмо — длинный конверт, заляпанный штемпелями и красно-синими рубцами авиапочты. Я вздрогнула, узнав эти крупные буквы, словно зубы хищного зверя, и кудрявые завитки прописных, и подпись, размашистую и многоногую — будто крупный паук уселся внизу страницы.

Здравствуй, дорогая!

Можешь поздравить — теперь я живу среди людей, чья речь меня не раздражает, и я редко ночую дважды в одних и тех же городах. Жаль, ты не сможешь мне ответить, но я уверен, что ты помнишь обо мне.

Я вернусь быстрее, чем ты мечтаешь. Строить благоуханный новый мир я буду не в роскошной Италии, а в позаброшенной другими богами России, в нашем дурном Николаевске, который снится мне каждую ночь, где бы она ни заставала меня — в Падове, в Орвието, в Бари…

Дорогая, не дружи с попами, и будешь ближе к Богу. Я вовсе не горжусь тем, что повалил колосса на глиняных ногах, пусть даже он рухнул оземь с таким грохотом. Смотри иначе: личный счет для Господа Бога, чей пастырь не пожелал делиться секретами мастерства…