Елизавета Воронина - Олеся. Сожженные мечты

– Что с ней хоть? – как можно равнодушнее спросил Крутецкий.

– А, не знаю… Знакомый из милиции сказал только одно: в больнице, назвала ваши фамилии, вроде вы последние ее видели. Избавил от подробностей, и ты избавь. Или ты не все мне изложил?

– Так я вообще не уверен, мам, что мы тут при делах!

Выдавив из себя улыбку, Игорь Крутецкий вышел из машины и направился к унылому зданию райотдела милиции, куда его попросили подъехать как можно раньше.

Он понял: мать не знает подробностей. И был уверен: знай она их, ситуация не казалась бы ей такой простой.

Уже потом Юрий Григорович попытался себе объяснить, зачем он позвонил своему приятелю, местному журналисту Клименко, и выложил все, что думал о работе правоохранительных органов города Кировограда. Объяснение вроде получилось, хотя Юрий поймал себя на мысли: скорее оправдывается за то, что вмешался, чем гордится своим гражданским поступком. Но когда вскоре после происшествия увидел идущего домой Юрку Марущака – понял все, даже без лишних разговоров. Хотя и поговорить пришлось.

Заставили Юрия отыскать телефон Дмитрия Клименко его собственные органы зрения, обоняния и слуха. Если бы Григорович просто вытащил обгоревшую голую девушку из строительного котлована, не услышав, как она называет фамилии своих мучителей, и не увидев, на какой дом показывает ослабевшей рукой, то посетовал бы на времена и нравы, дождался «скорой» и поехал бы восвояси, преисполненный чувства выполненного гражданского долга. Однако он видел и слышал. А тошнотворный запах горелого мяса, смешанный с запахом горелого же мусора, казалось, никогда не выветрится из легких. Более того: Григорович очень боялся, что запах не удастся смыть под душем, и одежде, которая успела им пропитаться, не поможет стирка, придется выбросить ее.

И все эти ощущения наложились на «картину маслом»: сутулый Юрий Марущак, один из тех, кого назвала та несчастная изувеченная девушка, нетвердой походкой шел мимо стройки к дому. Так уж получилось – Григорович знал этого странноватого нелюдимого паренька. Знакомые сдавали ему квартиру, и однажды Юрий даже передавал от них ключи.

Тогда парень, кажется, был с девушкой. Хотя почему «кажется»? Как может казаться молодая симпатичная девчонка? Точно, она стояла в стороне, когда Марущак, назвав свою фамилию, получил ключи, буркнул что-то отдаленно похожее на «спасибо», и парочка удалилась восвояси…

– Представляешь, Дима, эту гадюку те, другие гадюки, выпустили! – орал Григорович в трубку.

– Как ты узнал? – спросили с той стороны.

– Не сильно старался, к твоему сведению! Окликнул, пивом угостил, то да се… Хлопец в прострации, даже, по-моему, не дотумкал, что говорит с малознакомым человеком. Ему надо было выговориться, вот и поперло. Их там, значит, трое было, ну, в милиции. Девчонка троих назвала: Марущак, Греков и Крутецкий…

– Какой Крутецкий? – тон в трубке стал заинтересованным.

– Тот, о ком ты подумал! И Греков – тот же, хотя обе фамилии не редкие. У нас, в Кировограде, на них многие вот так же реагируют. Значит, ты бы видел, Дима: девчонка сама блондинка натуральная. То, что не сгорело, верх, до… – Григорович на миг замялся, – в общем, до низа … Так вот, там… ну… не человек уже. А снизу – черно-красное месиво, и дымится, дымится, Дима, господи, такого даже в кино про войну не показывают никогда! И вот она из последних сил… Про такое не врут, когда живое тело тлеет, согласись, не врут про такое! После этого менты, понимаешь, берут у всех троих подписку о невыезде – и отпускают! «Вы?» – спрашивают. «Не мы», – отвечают. Дима, разговор в милиции примерно такой, со слов Марущака, и был.

– Он радовался?

– Не похоже. Так не радуются. Думаю, в шоке. Или от того, что сотворили, или от того, что выпустили их. Я так считаю, Дима: отпускали Крутецкого с Грековым. За Марущаком никого нету, только дружки-приятели. Но если их отпустить, а его задержать, еще больше вопросов будет. Они ведь не отрицают, что их трое было!

– Это тебе тоже Юрка доложил?

– Ну а кто ж! Говорю же, странное явление: словесный понос от шока…

– Девушку как зовут?

– Воловик Олеся. Я точно запомнил. Она сначала кричала: «Помогите!», потом – «Меня зовут Олеся, я человек! Олеся Воловик, маме скажите!»

– Мама кто?

– Слушай, Дим, ты уж совсем! Я свидетель, не частный сыщик. И быть им не хочу. Меня распирает, понимаешь – ведь мажорам опять все с рук сойдет! А девчонка твердила: «Трое меня насиловали, душили, потом сюда отнесли! Не помню как! Вот тот дом, Юрка Марущак и еще двое!»