Маркиз уселся в обтянутое кожей кресло. Его мощное тело едва поместилось между деревянными подлокотниками, вырезанными в виде львиных лап, а черные атласные рукава, струясь, ниспадали до самого пола. Пока я наполнял бокалы бренди, на моем письменном столе очутился кошелек с золотыми монетами.
— У меня к тебе есть… предложение. Причем вознаграждение за сделанную работу будет вполне гарантированным.
Я протянул ему бокал.
— Вы знаете, что ради вас я готов — и всегда был готов — почти на все.
— Я хочу, чтобы ты продавал мне страницы своего дневника — сразу же после того, как напишешь.
Я сделал глоток бренди и отвел глаза.
— Мне чрезвычайно льстит ваш интерес к моим каракулям, дон Педро. Но я не поэт и не драматург, чтобы писать за вознаграждение.
— Ты прекрасно понимаешь, что меня интересуют не стихи и не пьесы, но сама жизнь, которая запечатлена в твоих строках. Я буду платить по 100 пистолей за страницу.
— Целое состояние за никчемный листок бумаги!
— Я буду счастлив заплатить эти деньги. Так ты продашь мне свой дневник?
— Сожалею, дон Педро, но этого я не сделаю ни за какие деньги. Я больше не служу у вас шпионом, и мои похождения касаются только меня.
— С чего ты взял, что я собираюсь использовать их в каких-то иных целях, кроме как для собственного удовольствия?
— Полно, дон Педро. Мы оба знаем, что именно доставляет вам удовольствие.
Маркиз засмеялся.
— Скажешь, я неправильно использовал твои таланты во славу империи?
— Вашей империи?
— Я всецело предан своему королю, и все, чего я жду от тебя, — это такой же преданности.
— Вы для меня больше чем отец, но сыну рано или поздно приходится выбирать свою дорогу. Мое призвание — это безудержная страсть, а не набор ловких трюков.
Маркиз поднялся, собираясь уходить.
— Дон Педро… я скажу вам то, что вы надеялись от меня услышать. Но взамен вы расскажете мне о женщине по имени донья Анна, дочери дона Гонсало де Уллоа.
— Дочь командора Калатравы? Что именно ты хочешь знать о ней? — удивился маркиз.
— Почему я никогда не видел ее раньше?
— Стало быть, ты все-таки ее увидел?
— Сегодня утром впервые. Удивительно, что до сих пор я ничего не знал о женщине столь редкостной красоты.
— Отец держал ее взаперти, как монахиню, на отдаленном ранчо. Его земли граничат с моими владениями неподалеку от Кармоны. Я знал ее еще ребенком.
— Что вам известно о ней? — упорствовал я.
— Донья Анна — одна из тех, кто способен заставить мужчину забыть обо всех остальных женщинах… Поэтому такому галантедору, как ты, дон Хуан, лучше быть благоразумным и выбросить ее из головы.
— Вы говорите так, будто приходитесь ей отцом. Она ваша родственница?
— Скажем так, в моих интересах охранять ее честь. Но при этом мне прекрасно известны твои интересы, поскольку они долго были и моими интересами тоже.
— Вы собираетесь отдать ее замуж за кого-нибудь из ваших благородных друзей при дворе?
— Я ответил на твой вопрос, а взамен ты обещал сообщить то, что интересует меня. Тебе удалось… ограбить королевскую сокровищницу?
— Видите ли… Нет, боюсь, что не удалось, дон Педро.
— Какая жалость! Твои неудачи, дон Хуан, я всегда принимаю близко к сердцу. — Он запахнул длинный черный плащ и повернулся, чтобы уйти.
— Дон Педро, ваш кошелек, — окликнул я его.
— Купи на эти деньги приличную мебель. Если ты огорчаешь меня, то хотя бы не позорь.
Я запер за ним дверь и вновь взялся за дневник. Я прекрасно понимал, почему маркиз так поощряет меня вести записи. Вне всякого сомнения, он намерен сделать их оружием против мужей и отцов тех женщин, которые великодушно открыли для меня двери своих спален. Однако я не дам ему использовать мои похождения для достижения своих целей. Я больше не его шпион и ни с кем не намерен делиться своими секретами. Отныне дневник будет спрятан не в письменном столе, откуда его слишком легко украсть, а в более надежном месте — под одной из плиток пола в гостиной.
Сейчас я спущусь в таверну и пообедаю, а потом постараюсь засветло добраться до ранчо доньи Анны. Я отправляюсь туда в качестве галантедора, которым сделал меня именно маркиз. Да, я считаю его своим благодетелем, он многому научил меня в жизни. Но тем не менее я намерен доказать ему, что ни одна женщина не может заставить меня забыть других.
Вечер, 15 июня, 1593
— Вы уверены, что не хотите поехать в карете? — спросил Кристобаль, готовя для меня лошадь.
Читать дальше