Александр Белых - Сны Флобера

Валентин приоткрыл дверь. В комнате спал Владик, свернувшись под простынкой в клубок. На столе — следы творческого безумия. Валентин перелистал пожелтевшие страницы романа «Сатирикон». Это было ротапринтное издание 1925 года. Первую страницу заполняли несколько строф стихотворения, записанных каллиграфическим почерком и закачивающихся подписью автора и датой: С. Славгородский, 11 февраля 1991. «О мой Гитон, мой рыцарь бедный…» Валентин споткнулся о какой‑то предмет, отложил книгу. Он поднял с пола транзистор в кожаном чехле, поставил на стол.

В этот момент мальчик повернулся на спину, обнажив левое колено и часть голени. Из‑под простыни вырисовывались бедренные косточки. Послышался лай сенбернара. Валентин, перегнувшись через кровать, выглянул в окно. Над воротами возвышался Феликс верхом на лошади. Владик открыл глаза и уткнулся в голый живот Валентина. «Живот твой есть небеса, а пупок есть загробное царство», — пронеслось у него в голове.

— Что‑то случилось? — спросил он спросонья.

Валентин наклонился и поцеловал его в губы. Они были сухими. Изо рта пахло вчерашним застоявшимся табачным дымом. Владик закрыл глаза, обхватил его руками.

— Ты пришёл, — с хрипотцой прошептал он…

…И тут Владик открыл глаза:

— Это ты, Валентин? Что случилось?

— Ничего.

— Мне приснилось, что ты пришёл, потом я услышал, как залаял Флобер, обрадовался, что он жив, — сказал Владик.

Валентин стоял возле постели.

— Ну, я и пришёл, раз тебе приснилось, — он растянул губы в улыбке. Во рту блеснула золотая фикса. Неожиданно для себя он поцеловал Владика в щёку. — С добрым утром!

Владик приподнялся на левом локте.

— Странно, первый раз в моей жизни, чтобы вот так сон обернулся явью, всё перепутав, — тихо прошептал он осипшим спросонья голосом.

Владик протянул руку из‑под простыни, коснулся джинсового бедра Валентина.

— Ну, что, убедился, настоящий? — спросил Валентин.

Владик поразился зеркальности, или почти синхронности, событий, случившихся во сне и наяву. Его сознание, пребывая в этом двойственном состоянии, балансировало между двумя реальностями. Владик еще не принял решения, какой из них отдать предпочтение. В одной реальности был живой Флобер, а в другой был желанный — желанный Валентин. «Нет, они оба — иллюзия. Нет ни того, ни другого», — подумал он. Его мысль утонула, потом снова выплыла. «Если Флобер и Валентин — иллюзия, то, стало быть, я тоже не существую. Я — такая же иллюзия, как они. Ничего нет! В таком случае, кто сейчас это думает, кто думает, что…» — продолжал размышлять он уже почти вслух.

— Посади собаку на цепь, а то лошадь напугает, — произнёс Владик. Он припомнил наказ Марго: «Не садиться на лошадь чужого!»

— Ты что, Флобер мёртв!

— Лучше дай мне в ухо! Да, мёртв. Вот теперь я расстроился вконец. И зачем ты только появился? — произнёс Владик.

За воротами снова заржала лошадь.

— Феликс приехал, — сказал Валентин, проведя пальцем по измятой щеке юноши. На ней отпечатались следы складок от подушки, похожие на листик папоротника. Глаза его были воспалены, с красными прожилками. Сказав, что пойдёт встретить Феликса, Валентин вышел из комнаты. Владик прилёг и закрыл глаза.

«Смерти нет. Но и Флобера тоже! Следовательно, смерть есть. Слово «смерть» не сочетается со словом «есть». Язык сопротивляется смерти. Смерти нет! Его нет для меня. Как же его нет? Ведь где‑то он есть! Может быть, он существует как‑то иначе?..»

После дождя трава блестела, кроны деревьев дышали свежестью. От них струился пар. Казалось, деревья выбежали из парной остыть в утренней прохладе. Один влажный листик ольхи пускал «зайчика». Лошадь под Феликсом, переступая с ноги на ногу, щипала щавель.

Что‑то новое пришло в жизнь Валентина. Он не знал, каким словом это называется. Странно, зачем он заглянул в комнату Владика? Новым было то, что он оказался в ситуации не соблазнителя, а соблазняемого, причём его соблазнял мальчик. В некотором смысле его поведение можно сравнить с поведением девушки, которая боится принять ухаживания, целью которых были интимные отношения. Если он не принимал предложение Владика, то только из боязни потерять свою мужественность, а не по этическим соображениям.

На балконе появилась Тамара — в-синем — халате‑под — кимоно. Сегодня ночью они с Валентином страстно занимались любовью. Её грудь, вскормившая только одного ребёнка, тяжёлая и живая, влажная от его поцелуев, мягкая, была самой шумной среди всего, что могло издавать звуки этой ночью. Когда она скользила по его широкой спине с развитыми дельтовидными мышцами, Валентину казалось, что по ней шлепали ластами морские котики, обосновав лежбище. Он зарывался в грудь лицом, словно ищущий защиты младенец. Валентин прилагал усилия, чтобы обрести мужественность в своих собственных глазах.