Казимеж Орлось: «Чай по Прусту» (восточно-европейский рассказ)

— Что случилось? Что за маскарад? — засмеялась Крыся. Она уже чувствовала себя лучше — переломы заживали, болело меньше.

Отец рассказал, как они играли на вокзале. Показал сложенные аккуратно «зеленые», достал из кармана горсть мелочи.

— Еще поживем, дочка, — сказал весело.

Людек ходил между кроватями, барабаня по жестяной коробке. Соседки смеялись.

— Тише, тише, сынок, — сказала мать. Потом посерьезнела: — Попрошайку из него хочешь сделать? — И посмотрела на отца.

— Какого попрошайку ты хочешь из меня сделать, деда? — спрашивал Людек в автобусе, когда они возвращались домой.

— Эх, — вздохнул Янушевский, — твоей маме не угодишь. Но ты не беспокойся, сынок. Что мы заработали, заработали честно.

— Мы честные попрошайки, правда, дедуля?

Янушевский ничего не сказал.

Теперь они ездили каждый день. Играли в переходах. На четвертый день, когда опять играли со стороны Иерусалимских аллей, к Янушевскому подошел мужчина в кожаной куртке. В руке он держал старый портфель с двумя замками и ремешком с пряжкой. Каменщик как раз играл танго «Последнее воскресенье»; людям больше всего нравились танцевальные мелодии, особенно старые шлягеры. Когда он перестал играть, Людек еще немного побарабанил и встал около деда. Незнакомец спросил у Янушевского:

— Мы знакомы?

— Возможно, и знакомы, — ответил каменщик. И присмотрелся повнимательнее.

— Зенек Вожняк, так?

Янушевский покачал головой.

— Имя совпадает, а вот фамилия — нет.

— Подожди, — сказал незнакомец, — в сорок восьмом мы оба были в Кельце. В 127-й части, точно?

— Я служил в сорок восьмом, верно, но не там.

— Лицо знакомое, — упорствовал незнакомец.

— В жизни много кого встречаешь.

— Это правда, — согласился человек с портфелем. — А ты все музицируешь, играешь? И как, удачно?

— Ничего. Мы вдвоем зарабатываем. — Янушевский погладил Людека по зеленой шапочке.

— Внучок, да, внучок?

— Именно.

— Симпатичный мальчонка. — Знакомый незнакомец наклонился к Людеку. — Сколько тебе лет — скажешь дяде?

Мальчик поднял руку и показал четыре пальца.

— О, какой шустрый, — обрадовался дядя. — Ну что, — повернулся он к Янушевскому, — пойдем поболтаем наверху? У меня есть немного времени до отъезда. — Он подмигнул. На голове у него была шляпа, такая же старая, как куртка и портфель.

— А чего, можно пойти, — согласился Янушевский.

В зале они уселись за столик в баре самообслуживания со стороны Иерусалимских аллей. Знакомый незнакомец принес две банки пива и стаканы. Людеку дал вафлю. Шляпу положил на стол. Он был лысый, лоб белый и вспотевший. Опять подмигнул Янушевскому, приоткрыл портфель и показал горлышко бутылки:

— Налить? Собственного изготовления.

Янушевский не возражал. Сидели, пили пиво, смешанное с напитком из бутылки. Это был крепкий самогон. Янушевский, попробовав, одобрительно покачал головой.

— Понравилось? Понравилось? — допытывался незнакомец.

— Ничего себе. Давненько не пил. А ты, значит, кто?

— Зайонц Збышек, — представился незнакомец. — Должны мы друг друга знать! Ты наверняка меня помнишь!

Янушевский не помнил, но не протестовал, когда знакомый незнакомец подливал самогон в стаканы.

— Где проживаешь?

— В Колюшках. В Колюшки возвращаюсь, от сестры. Лодзинский через час, объявят.

— Объявят, — согласился Янушевский.

Людек съел вафлю, потом вышел за ограждение, отделявшее столики от зала. Бродил поблизости, иногда отходил подальше, смотрел на табло с расписанием, на людей, стоящих в очередях. Потом начал выходить за стеклянную дверь — на паркинг со стороны Иерусалимских аллей. Рассматривал такси, подъезжающие к вокзалу. Делал несколько шагов — чуть-чуть вправо, чуть-чуть влево. Возвращался. Дед сидел с незнакомым дядей за столом. Сначала Янушевский поглядывал на внука, видел зеленую шапочку то тут, то там. Раз даже крикнул: «Не уходи далеко, сынок!» Но малыш не услышал.

В начале седьмого знакомый незнакомец стал прощаться.

— Ну, мне пора! Скоро лодзинский придет. Пока. Всего наилучшего! — И протянул Янушевскому руку.

Каменщик еще минутку посидел, а потом начал собираться. Поднял аккордеон с пола, повесил на плечо, осмотрелся.

— Людек! — позвал, оглядывая зал. — Людек, идем!

Но мальчика не было. Янушевский постоял у столика. Голова кружилась: зал, людей вокруг — все он видел, как в тумане. Снял с плеча аккордеон, положил на стул и вышел за ограждение. Обошел зал, начав с очередей перед кассами. Посмотрел, не катается ли мальчик по эскалатору — вверх-вниз. «Людек, сынок!» — повторял, озираясь. Мальчика нигде не было. Вернулся, опять немного постоял у ограждения, за которым они сидели со знакомым незнакомцем. Потом выходил наружу через стеклянную дверь. Смотрел на машины перед вокзалом, на садящихся и вылезающих из такси. Дальше была улица. Он слышал шум города.