Моасир Скляр - Леопарды Кафки

Леополду и Мышонок, разумеется, были не единственными троцкистами в Порту-Алегри. Но другие троцкисты их недолюбливали. Леополду казался им зазнайкой, а Мышонок — размазней. Друзья оказались в изоляции. Их это мало волновало: авангард всегда немногочислен, с гордостью повторял Леополду. Так что они продолжали вдвоем читать и обсуждать за работой труды Троцкого.

— В «Истории русской революции», — говорил Леополду, выкраивая полу пиджака, — Троцкий говорит о великой загадке революции. В чем эта загадка?

Сидя за швейной машинкой, Мышонок без колебаний отчеканивал:

— В том, что первой поставила у власти пролетариат отсталая страна. А где надо искать разгадку этой загадки?

— В своеобразии этой отсталой страны, — с надменной улыбкой парировал Леополду.

Это дружеское соревнование, однако, в конце концов переросло в горячие дискуссии. Друзья на многое смотрели по-разному, будто члены разных фракций. Однажды после особенно горячего спора о диктатуре пролетариата они поссорились и долго не разговаривали друг с другом. Помирились только незадолго до смерти Леополду, в 1944 году, успев еще пару раз обменяться мнениями по несущественным вопросам (врач Леополду не велел ему волноваться). После смерти друга у Мышонка не осталось единомышленников. И работать вместе стало не с кем. Он теперь сидел в ателье один. Тем временем Исаак расширил свое предприятие, женился, у него родились дети, потом появились внуки.

А Мышонок не мог забыть Берту — единственную великую любовь всей своей жизни. Многие годы он разыскивал ее. Ему удалось добыть адрес ювелирного магазина, он отправил туда письмо, которое вернулось с пометкой, что фирма прекратила свою деятельность. Он хотел было ехать разыскивать ее в Европу, брат даже предложил ему денег на дорогу, но Мышонок гордо отказался. Когда он наконец скопил нужную сумму, стало не до поездок: Вторая мировая война была в разгаре. В 1946 году с помощью одной организации, помогавшей беженцам, он наконец выяснил, что стало с Бертой: она попала в концентрационный лагерь Треблинка и умерла там незадолго до освобождения.

Единственной памятью о пражской эпопее оставался текст Кафки. Он стал для Мышонка чем-то вроде реликвии: Мышонок перечитывал его столько раз, что зазубрил наизусть. Он прочел и другие произведения Кафки в оригинале, для чего специально брал уроки немецкого языка.

По правде сказать, такой странной литературы он не понимал. Человек, превратившийся в насекомое — где это видано? А тот тип — главный герой «Процесса», арестованный за провинность, о которой не имел ни малейшего представления? А рассказ «В исправительной колонии», где невиданный аппарат делает татуировки на теле заключенных? Прогрессивный это автор или реакционный? Не умея составить собственного мнения, Мышонок разделял настороженность коммунистов по отношению к творческому наследию Кафки.

Но речь шла не столько о литературе, сколько о драматическом эпизоде его собственной биографии, хранимом в строжайшей тайне. Один журналист из Порту-Алегри каким-то образом дознался, что местный портной Бенжамин Кантарович был знаком с великим Францем Кафкой. Уж как он только не пытался добиться интервью! Но тщетно. Мышонок твердил, что это сугубо личное дело, которое он не намерен ни с кем обсуждать. Журналист настаивал; у него был мощный аргумент: за пару дней до того на аукционе в Лондоне письмо, подписанное Кафкой, было продано за восемь тысяч пятьсот долларов. По цене можно было судить о значительности автора. Один коллекционер из Сан-Паулу предлагал за любой документ, подписанный Кафкой, такую же или даже большую сумму.

— Да, у меня действительно есть автограф Кафки, — признался Мышонок. — Но не спрашивайте меня о нем.

Журналист никак не мог угомониться: это ведь настоящая сенсация, об этом надо трубить во все трубы. Он даже деньги стал предлагать за разрешение на репортаж. Тут Мышонок схватил ножницы и, размахивая ими, обратил беднягу в бегство.

Но одному человеку Мышонок о Кафке рассказал. И этим человеком был Жайми Кантарович.

Внучатый племянник завоевал сердце Беньямина с самого своего младенчества. Племянников, и обычных, и внучатых, имелось у Мышонка хоть отбавляй, но родные были ему, в сущности, до лампочки. Да и семья не очень его жаловала. Странный он какой-то, говорили все. Но Жайми общего мнения не разделял. Возможно, потому, что сам себя считал во многом похожим на Мышонка. Родители Жайми развелись, рос он очень болезненным, из-за родовой травмы ходил с трудом, был слабым, беззащитным, но обладал чрезвычайно острым умом и очень любил читать. Обнаружив, что у двоюродного дедушки небольшая, но тщательно подобранная библиотека, он попросил разрешения навещать его. Любому другому Беньямин бы сказал нет, но маленькому Жайми (которому тогда было лет десять) он не мог отказать ни в чем. Ему даже стало нравиться обсуждать книги с племянником, время от времени он рекомендовал ему того или иного автора.